Николай Свечин - Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Загулы у извозчиков в большинстве случаев повторяются раз в месяц, и тогда он не только ничего не привозит хозяину, но пропивает и все сбережения; иногда извозчик пьёт 2–3 дня, но такие извозчики не живут долго у хозяев и кочуют с места на место, Обыкновенно же извозчик пропивает вот сколько: 1) денной: в 12—1 час дня (прямо из дому) в трактире чай и по стаканчику = 11 копеек; в 6–7 часов селянка на сковороде, два стаканчика и чай = 26 коп.; вечером в 11–12 часов: чай, стаканчик, закуска = 18 к.; за лошадь взимается: на дворе по 3 копейки, три раза — 9 копеек, водопой два раза —2 копейки, овса лошади или сено 20–30 копеек (в большинстве случаев хозяева не дают извозчику на дорогу овса для лошади, и он кормит её сам как хочет). Если же к бюджету прибавляется пара пива или лишняя косушка, то извозчик тратит больше рубля и не может уже доставить хозяину выручку. Теперь считая, что извозчиков в Петербурге только 10 тысяч, получается 300,000 рублей в месяц, оставляемых в трактирах. Прибавьте сюда «загулы» хотя и скромные, по 3–5 рублей в месяц на извозчика, получается дополнительная контрибуция в пользу притонов около 60,000 руб. Вот почему такая масса в Петербурге извозчичьих притонов и почему такие аристократические заведения, как «Феникс», не гнушаются держать извозчичьи дворы.

Три дня я ездил извозчиком, шесть дней ходил бродяжкой, теперь шесть дней послужил официантом, пройдя ступени полового трактира, слуги ресторана, официанта в клубе, кухмистерской и, наконец, в шато-кабаке.

Я не ошибусь, если скажу, что положение и служба официанта во много раз хуже положений извозчика и бродяжки, хотя, казалось бы, что нет занятия хуже извозчичьего и нет положения хуже бродяжки. Оказывается, что положение слуги в питейном заведении потому уже более тяжкое, что здесь необходимо быть своего рода мазуриком, живущим ежедневным, ежечасным обманом. Я говорю необходимо и докажу это. В большинстве человек неразвитый, свидетель всего самого безнравственного, бесчинного и безобразного, официант скоро втягивается в своё положение, теряет совесть, стыд и делается самым бесшабашным субъектом. А таких официантов в Петербурге около семи тысяч человек. Если между этими семью тысячами найдётся сотня порядочных, то эти порядочные во-первых, нищие, а во вторых, официанты-новички, не успевшие ещё втянуться в своё положение и войти в тесное общение с «коллегами»!

Не надо забывать, что официанты очень часто переходят в лакеи и слуги частных домов, попадают в разные слои столичного населения и таким образом являются разносителями, рассадниками традиций наглого обмана, плутовства, разврата и постоянного мошенничества до карманных краж включительно.

Терпим ли в столице такой институт порока и преступления, такая ужасная школа нравственного падения?! Хорошо ещё, что в 1894 года, «мальчики» изгнаны навсегда из этой школы, но, тем не менее, институт продолжает существовать и воспитывать семнадцатилетних парней прямо от земли, сохи и деревни. Поступающие в обучение парни даже не подозревают, что та наука, которую им открыто, почти публично преподают и принуждают ей следовать, строго воспрещена Уложением о наказаниях и преследуется в порядке уголовного судопроизводства.

Существующие условия службы официантов создались не сразу, а складывались постепенно, идя медленно по наклонной плоскости порока и преступлений. Раньше обсчитывать гостей считалось предосудительным, теперь это постоянное явление, это спорт, подвиг, достоинство, заслуга «хорошего» и «опытного официанта». Раньше обшаривание карманов пьяного гостя случалось редко и представлялось преступлением, а теперь это явление заурядное. Раньше плутни слуги составляли тайну его совести, секрет, о котором он не рассказывал даже жене, теперь же плутни устраиваются сообща, по уговору артели, целыми компаниями, шайками.

Прежде слуга боялся жалобы или протеста гостя, дорожа местом, теперь, же он во многих заведениях чувствует себя выше хозяина. Не он от хозяина, а хозяин от него зависит, и поэтому он груб, нагл и дерзок с гостем, требуя с последнего заведомо лишнее, вступая в препирательство и угрожая ему кулаками, если он не хочет добровольно позволить себя общипать. Прежде слуга только служил гостям, а теперь он коммерсант, торгующий на своих столах и устраивающий целые аферы и облавы на гостя!

В потёртом, несколько засаленном фраке, при белом жилетеи таком же галстухе [117] Так в тексте явился я с предложением услуг к ресторатору Петру Петровичу (псевдоним). Явился! Это легко сказать, но нелегко было исполнить! Пётр Петрович сам из шестёрок, но теперь богатый купец, владелец нескольких заведений, домов и лавок, «Персона», до известной степени, в кругу общества, он является полубогом для людей, которые от него зависят. И что это за отвратительнейший, циничный человек, с его жирными, заплывшими, опухшими ланитами, маленькими, масляными тупыми глазками, красной короткой шеей, выпятившимся брюхом, точно у него подвешена подушка, короткими, толстыми как у слона, ногами и постоянно всклокоченной головой. Мне приходилось видеть Петра Петровича на некоторых собраниях-заседаниях — там он почтителен; одна рука роет волосы, другая покоится на брюхе; рот искривился в улыбку, голова несколько. наклонена; при сгибах корпуса для поклона левая нога лягается; он говорит скороговоркой, вкрадчиво и через слово прибавляет привычное «с», «так точно» или «слушаю-с»…

Но здесь, когда я явился к нему официантом, с предложением услуг, это был китайский богдыхан, владыка «Нанкина» [118] Выдуманное Н.Н.Животовым название ресторана. , повелитель рабов, дикий магнат… Сколько величия в этой питейной утробе и сколько презрения к голодному труженику, просящему работы из-за куска хлеба! Хороший хозяин с собаками лучше обходится, чем этот владыка со своими фрачными подданными.

Прежде чем мне в роли официанта удалось предстать пред очи Петра Петровича, я прошёл долгие мытарства. Раз пять я приходил упрашивать швейцара позволить мне пройти в ресторан «попроситься»… Он отвечал: «пошёл вон, много вас тут шляется, мы с улицы не берём всяких бродяг». С заднего хода тоже не пускают. Наконец швейцар смилостивился и допустил до «старшого», т. е. главного официанта.

«Старшой» потребовал внести 5 рублей за рекомендацию «самому», потому что без его протекции «сам» не принимает, Условия службы такие: жить должен, где хочешь, есть — что хочешь, жалованье не полагается, залогу внести 25 рублей, и ежедневно опускать в кружку 30 копеек на ремонт хозяйской посуды. Таким образом, считая комнатку для ночлега в месяц 5 рублей, харчи 10 рублей, за будущую разбитую посуду 9 рублей, всего 24 рублей. Это я должен платить хозяину, у которого буду работать 16–18 часов в сутки! Прибавьте к этому ежедневно чистую манишку, белый жилет, приличный фрак — получится 30 руб. в месяц. Но этого мало; я должен дежурить, убирать залы, заправлять лампы, исполнять всякие хозяйские (лично его) поручения — и все это в придачу к обязанностям официанта!