Николай Свечин - Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Выслушав эти «условия», я призадумался. Где же я возьму эти 30–35 рублей, которые я должен заплатить Петру Петровичу за право работать на него?! «На чай»?…

Да, «на чай» гости дают: гривенник, пятиалтынный, а ведь этих гривенников надо набрать больше рубля в день, чтобы только расплатиться с Петром Петровичем! А что же я-то сам заработаю?! За что же я буду работать, отдавая Петру Петровичу свои молодые годы здоровье, силы? Кто же будет меня питать, когда я заболею, состарюсь, проработав даром молодость? А паспорт, подати, семья, деревня?!

— Дурак, — сказал мне «старшой», выслушав мои сомнения. —А как служат другие, да ещё деньги наживают? Да ты служил ли раньше?

— Служил.

Я назвал трактир наугад.

— Вот и есть дурак. Разве у нас такой гость как там? Там чаю одному, да пять приборов, бутылку пива и семь стаканов, а у нас меньше зелёненькой [119] Три рубля и гостя нет, а то красненькая [120] Десять рублей или четвертная. Тут, брат, не гривенником на чай пахнет, а сумеешь так и рубли в карман положишь!

— Покорнейше благодарю, — отвечал я, подавая «старшому» пятирублёвку.

— Ладно, приходи завтра, я тебя представлю «самому».

Я пришёл на завтра, но прождав часа четыре, ушёл ни с чем, так как сам был занят. На следующий день «старшой» сказал обо мне Петру Петровичу, но тот промычал «э…э» Напомнить второй раз «старшой» не решился, а Пётр Петрович забыл или не хотел принять, но только пришлось опять уйти не представившись… Только в пятый раз моего хождения «старшой» выбежал в прихожую, где я ждал, и схватил меня на рукав:

— Иди скорей, велел привести… Да, ну, шевелись…

Я оправил галстух, одёрнул жилет и рысцой пустился за «старшим». Пётр Петрович сидел за одним из столов залы и «кушали» с двумя знакомыми «господами» — тоже трактирщиками. Мы остановились в почтительном расстоянии… На мой поклон он повёл только бровями и сейчас же отвернулся, продолжая свой разговор с «господами»…

Я стоял… Пётр Петрович наливал рюмки; они выпивали, закусывали… Два моих будущих сослуживца суетилась около стола, ловя приказания на лету… Им подали лососину, селянку, потом новую бутылку водки, потом рябчиков, наконец кофе и ликёры… А я все стою… Прошло часа полтора… Они толковали и пили, выпивали и закусывали… Я наблюдал, как постепенно их физиономии краснели, речь заплеталась, фразы делались отрывистее, движения и жесты непринуждённее. У меня уже ноги начали подкашиваться… С удовольствием я плюнул бы в эту лоснящуюся рожу, а между тем приходилось стоять, и я не смел даже кашлянуть, а не только заговорить…

Верно, я долго ещё дежурил бы, но «господа» начали прощаться с хозяином и ушли. Теперь Пётр Петрович остался один, продолжая тянуть ликёр, и бросил, наконец, на меня взор.

— Из каких? — протянул он, обращаясь в пространство.

«Старшой» вырос как из земли и, кинувшись дугой, доложил его владычеству, что я служил там-то, по-видимому, трезвый и наши условия знаю.

— А если гость уйдёт, не заплатив, ты отвечаешь! Я не принимаю, хоть он на сто рублей напьёт.

— Слушаюсь.

— И скандалов у меня н е заводить, до «участка» ни-ни… Не хочет платить — пусть уходит, только без скандала.

— Слушаюсь.

— При расчётах с гостем смотри, чтобы жалоб не было! Ты наживай хоть тысячи, акак спор или жалоба — вон, сейчас вон выгоню! Лучше своим поступись, только без греха, уважь гостя. Для меня гость дороже холуя. Вас, нищих, много шляется.

— Слушаюсь.

— И опять, дело своё должен знать. Чтобы чистота была везде на столах и под столами. Хозяйский интерес соблюдать. Стараться нужно дороже товар подавать. Предлагать умеючи. Прейскурант должен знать твёрдо, на память.

— Слушаюсь.

— Гостей знакомых обожать! Претензий никаких. В морду ли дадут, горчицей рожу вымажут — кланяйся и благодари. Понял?

— Понял-с…

Пётр Петрович вперил в меня грозный взгляд.

— Ну, пошёл…

Не успел я дойти до прихожей, как меня догнал «старшой»:

— Ах, ты болван этакий! Что же ты не просил?! В ноги должен был… Чуть все дело не испортил… Ну, давай залог, приходи завтра на службу…

— Принял?

— Велел принять…

Я достал 25 рублей и отдал.

На следующий день моего представления владыке «Нанкина» я обратился к «старшому» за приказаниями: когда явиться, где служить, что исполнять и т. д. «Старшой» был занят, сказал, что мне дадут один кабинет и два крайних стола в зале:

— Ступай к Семёну, он тебе расскажет…

Я пошёл искать Семёна…

Было утро. Гостей в «Нанкине» не было никого. Все официанты собрались в одном из пустых кабинетов и пили чай, мирно беседуя. Среди них был и Семён. Я вошёл в кабинет. На мне был мой старый фрак, в руках салфетка, голова причёсана с пробором посередине, затылок подбрит, на лице кислая гримаса, чтобы изменить выражение.

— А, а, новенький, — произнесли несколько голосов, — ну, добро пожаловать, садитесь, хотите чаю? Вы где раньше служили? Вас кто рекомендовал?

Вопросы сыпались со всех сторон, спрашивали все хором, но каждый о своём. Меня удивило, что «шестёрки» говорят мне «вы», тогда как не только владыка, но «старшой», буфетчик, и другие начальствующие лица «тыкают» без всякой церемонии. Вместе с «вы» я встретил в этой среде некоторое сочувствие. Засыпав меня вопросами, мне налили чаю, усадили, а Семён даже хлопнул по плечу и, осклабившись, произнёс:

— Поганое, брат, наше житьё, ну да ничего, поступай, мы тебя приголубим, не дадим в обиду.

Всех «шестёрок» в «Нанкине» было четырнадцать. Все они были тут на лицо. Фигура Семёна резко выделялась. Он походил скорее на директора банка, чем на шестёрку. Полный, с далеко выдающимся брюшком, среднего роста, с красивыми седыми баками, выразительным лицом и сочным грудным голосом, он положительно был эффектен, если бы от него не разило вечно сивухой и пальцы не были всегда в нюхательном табаке. Остальные мои коллеги были люди пожилые, пожившие на своём веку, о чём свидетельствовали ил физиономии с изъянами и глубокими морщинами. Откровенно сказать, компания этих будущих моих «коллег», их благосклонность ко мне производило гнетущее, удручающее впечатление и шевелило чувство брезгливости. Особенно неприятно поражала их нечистоплотность. Сморкаются в руку, вытираются той же салфеткой, которой протирают гостям посуду. Нюхают табак и теми же пальцами сейчас ломают хлеб. Берут всё из общей миски и туда же бросают свои огрызки, объедки. Между тем, среди этих четырнадцати «шестёрок» есть прыщавые, угреватые, болезненные, быть может, и с дурною болезнью. (Их никто не свидетельствует, хотя они ежедневно кормят и близко соприкасаются с сотнями гостей). После короткого знакомства со мной компания продолжала прерванный разговор. Семён рассказывал о своём недоразумении с буфетчиком.