Николай Свечин - Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Вслед за молитвой все снова расходились по камерам, и наступал самый оживлённый момент в жизни заключённых — полицейские служителя разносили по камерам оловянные чайники громадных размеров с «казённым» кипятком для заваривания чая. Чаепитие продолжалось обыкновенно добрых полчаса. Присев на корточки на своих нарах, арестанты, не торопясь, прищёлкивали сахаром и с расстановкой глотали горячий напиток из массивных оловянных кружек.

После чая производилась всегда основательная, так сказать, генеральная чистка и уборка лестниц, коридоров, ретирадов и т. д. «Бродяжных» в эту же пору высылали под конвоем одного стражника на двор рубить или пилить дрова и таскать воду.

Часов в десять, когда все уже бывало приведено в порядок дружными усилиями обитателей трёх соседних камер, снова являлся смотритель, с особыми списком в руках, по которому вызывали всех вытребованных на сегодняшний день к следователю, мировому судье, или в другое какое-либо присутственное место. Предстоявшие прогулки очень нравились засидевшимся арестантам, и каждый с нетерпением ждал своей очереди.

Прогулки, эти кроме удовольствия, иногда являлись в пору и с экономической точки зрения. Какие водятся у арестанта деньжонки весьма скоро уплывают на разные неотложные нужды, а у кого их достаточно, тот обязывался сдавать их в контору смотрителю на хранение, откуда он не мог получить более тридцати копеек за один раз. Правда, бывалые умудрялись иногда проносить с собой и все имевшиеся при них деньги, но в большинстве арестантского населения все же царила непокрытая бедность. А под замком жизнь только и красна невинными удовольствиями: чай да табак — единственная роскошь арестанта. Но и для этого всегда нужна копейка.

Арестант, отправлявшийся к следователю или по вызову мирового судьи, или для отбывания приговора, сдавался на руки полицейскому служителю, который обязан был конвоировать его до места назначения и там сдать под особую расписку в книге, имевшейся при нём. К месту назначения следуют обыкновенно пешком, причём приходится нередко пересекать самые людные улицы столицы. Во время этих-то переходов нуждающейся арестант ловко успевает спустить что-нибудь лишнее из своего гардероба: жилетку, пальто и т. п., и, таким образом, пробрести немножко деньжонок. Правда, конвоирующему стражнику строго-на-строго воспрещалось останавливаться на улице, особливо же — заходить куда-либо в магазины, трактиры и т. п., но ловкий арестант, и, не спрашивая, позволения, успевал иногда обделать дело, так что зазевавшемуся провожатому оставалось только сплюнуть с досады и для вида «дать по шее» провинившемуся арестанту.

При подобном «препровождении» арестантов происходили нередко побеги. Иногда даже при помощи самих конвоиров. К чести последних нужно однако же заметить, что в подобных исключительных обстоятельствах всего менее играют роль корыстолюбивые расчёты. Если это и случалось, то по мотивам довольно тонким.

Примером может служить случай, имевший место на наших глазах с одними из служителей полицейского дома.

Служитель этот, состоящий при женских камерах, много лет пользовался безупречной репутацией. Замечательно трезвый, исполнительный, хотя и несколько суровый с арестантами, он пользовался всеобщими уважением товарищей, начальства и самих заключённых.

В числе других арестанток содержалась в части некая «солдатская дочь» по имени Акулина, жившая тайными развратами, обвинявшаяся в ограблении пьяного богатого купца, ночевавшего у неё. Бойкая, словоохотливая, дерзкая с тюремным начальством и замечательно видная и красивая, эта Акулина сразу завоевала себе выдающееся положение среди своих товарок. Доставая водку чрез посредство дежурных служителей, она напивалась с утра, буянила, орала благим матом, задирала всех, за что и просиживала ночи напролёт с обнажёнными плечами в холодной коморке арестантского карцера.

Только в дни дежурства непоколебимого в своей суровости стража она, поневоле, должна была вести себя прилично, потому что тот, не поддаваясь её соблазнам, не допускал возможности добыть ей водки какими бы то ни было способом. Естественно, что более надёжного проводника трудно было подыскать смотрителю для такой беспокойной и даже «дерзкой» арестантки. А между тем к допросу следователь её требовал чуть ли не ежедневно. Хотя обыкновенно избегали посылать часто арестанта с одним и тем же проводником, во избежание стачки, но здесь поневоле пришлось довериться ему одному, предпочтительно пред всеми другими служителями, которые, даже на глазах смотрителя, не могли противостоять чарам Акулины и оказывали ей видимое послабление.

Раза три или четыре эти путешествия совершились со всевозможным благополучием. Провожатый доставлял неугомонную Акулину обратно в часть совершенно трезвую и даже, как будто, совсем угомонившуюся. На четвёртый или пятый раз они снова пошли, — но в часть уже из них не вернулся ни тот, ни другая.

После долгих розысков удалось напасть на их след. В номере какой-то гостиницы средней руки отыскалась полицейская книга, бывшая при провожатом. По показанию номерного, «они», т. е. Акулина и её страж, заходили сюда не в первый раз, а в последний забыли эту книгу. Когда перелистали книгу, нашли и записку, в которой виновный прощался «с честными людьми» и писал без всяких обиняков: «погибнул через любовь».

Рассказывали (среди заключённых полицейского дома это «любовное приключение» произвело, разумеется, огромное впечатление), что честный страж, после первого же своего опыта конвоирования неугомонной Акулины будто бы со слезами на глазах умолял смотрителя освободить его на будущее время от этой непосильной обязанности и просил в следующий раз послать с Акулиной кого-нибудь другого. Но смотритель будто бы только пригрозили ему арестом. Бравый страж повиновался, и с тех пор стал уже бессменно препровождать Акулину к судебному следователю, пока, наконец, не «погибнул через любовь». Каждый Самсон найдёт свою Далилу!

«Следования» арестанта к месту назначения производились обыкновенно пешком; но арестанту, желающему ехать, не возбранялось нанимать и экипажи на свой счёт. Само собой разумеется, что такой привилегией пользовались весьма немногие счастливцы. Арестанты, чувствовавшие чрезмерную слабость и вообще «больные», имели право быть перевозимыми бесплатно на извозчичьих линейках. Но так как извозчики обязывались везти даром, то при этом соблюдалось правило, в силу которого при далёких расстояниях первый попавшийся извозчик обязан был провезти только известное незначительное пространство; затем арестант пересаживался на вторую, третью извозчичью линейку и т. д., смотря по расстоянию. Такой способ передвижения весьма печально отзывался на труднобольных, которые, если сами бывали неспособны двигаться, переваливались с линейки на линейку дюжими руками полицейского служителя и извозчика, для которых каждый арестант был не более, как «кладь», почему они с ним и обращались как с настоящею кладью.