Николай Свечин - Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Нам довелось слышать полицейского служителя, который с неподдельным, но производившим тягостное впечатление, юмором рапортовал начальству о том, как он «доставил» в тюремную больницу вместо живой мёртвую старуху-арестантку. Её так усердно «переваливали» с извозчика на извозчика, что на четвёртом она «ёкнула и Богу душу отдала».

За всякую попытку к побегу и вообще за «упорное» неповиновение местному начальству провинившийся арестант немедленно переводился из полицейского дома в тюремный замок. Больные также препровождались в тюремный замок для помещения в местный лазарет, где и оставались впредь до выздоровления. Это обстоятельство заставляло заболевших арестантов перемогаться, т. е. скрывать свою болезнь до последней возможности. Для непривычного слуха название «тюрьма» сохраняло своё особенное значение, независимо от того, что по существу заключение в тюрьме, конечно, весьма немногим отличается от заключения в полицейском доме.

Обедали арестанты ровно в одиннадцать часов.

Двое-трое из «бродяжных» отправлялись под конвоем в арестантскую кухню, находившуюся в непосредственном заведовании «вольнонаёмной кухарки». Отсюда они возвращались в каморы с дымящимися мисками и порционными ломтями ржаного хлеба на всю братию. Иногда порций не хватало на всех, так как продовольствие отпускалось обязательно лишь по числу заключённых предыдущего дня.

Обед продолжался недолго. Содержимое объёмистых мисок уничтожалось в несколько минут, и опорожненная посуда относилась обратно в кухню «бродяжными» тем же порядком. На еду арестанты особенно не жаловались. «Брюхо — не зеркало!» — основательно рассуждали они.

После обеда, «на точном основании правил Инструкции», разрешается час отдыха. Однако, за неимением какого-либо для арестантов дела, этот час отдохновения продолжался обыкновенно вплоть до вечера, когда арестантам снова «дозволяется пить чай». На этот раз «казённого» кипятку уже не полагалось, и арестанты в складчину приобретали таковой из соседнего трактира. Ужинали арестанты остатками от обеда часов в семь вечера.

Часов около девяти вечера вновь появлялся смотритель или его помощник, арестантов вновь выводили в общий коридор «на молитву», им делалась именная перекличка, и арестантский день считался законченным. В «общие» камеры вносились, очевидно, «незаменимые» ничем параши, решётчатые двери камор замыкались на ключ, огонь в коридорах убавлялся, и всюду воцарялась полутьма.

Жуткая тишина прерывалась лишь монотонными шагами дежурного стражника, да побрякиванием его ключей.

Кое-где по камерам слышался ещё порой возглас, подавленный смех или, надолго затянувшийся, повествовательный шёпот; но через час-другой все уже спали сном праведников. Только в дверях «благородной» виднелась обыкновенно яркая полоска света, и слышался несмолкаемый говор, продолжавшийся часов до двух, до трёх ночи.

Так проходил день — сплошь, в сущности «при открытых дверях» — для обитателей всех «общих» камер, в том числе, и «благородной».

Но кроме этих «общих» при полицейских домах имеются ещё, так называемые «секретные» камеры — узкие, неприютные, как только можно себе представить, полутёмные конуры с крошечным решетчатым оконцем под самым потолком…

Они предназначены для одиночного, безусловно, келейного, заключения. Двери их выходят обыкновенно в боковой коридорчик, совершенно удалённый от главного коридора.

Внутренний вид этих келий очень мрачен. Здесь, кроме правил помянутой уже выше «Инструкции», на самом видном месте вывешены ещё так называемые, «верные прибежища». Это тексты из Священного писания, отпечатанные большими буквами на полулистах картона. Своим содержанием они обыкновенно производят весьма сильное впечатление на только что приведённого арестанта. «Придите ко Мне все страждущие и обременённые, и аз упокою вас!» или: «Много зол праведнику, но Господь от всех избавляет его!» Так гласят эти «верные прибежища», которыми тюрьмы и полицейские дома обязательно снабжаются от «попечительного комитета о тюрьмах».

Особый «карцер» — также считается необходимейшею принадлежностью каждого «полицейского дома».

Это уже совершенно тёмная крошечная каморка, где невозможно вытянуться во весь, хотя бы средний, рост; каморка с холодным каменным полом, без всякой койки или подстилки. Сюда сажали провинившихся «против дисциплины арестантов», причём с подвергающегося карцерному заключению, — трудно понять, для какой цели, — снимали все верхнее платье. Если принять во внимание, что карцер вовсе не отоплялся, и что на основании правил «Инструкции» смотрителю предоставлялось право продержать в карцере любого арестанта до семи суток с лишением горячей пищи, т. е. на хлебе и воде в продолжение всего времени заключения, то будет понятно, почему арестанты так недружелюбно косились на узкую глухую дверь мрачной каморки с чёткою надписью — «Карцер».

Арестуемые при «полицейских домах» никоим образом не могли, да едва ли и теперь могут считаться «случайными» и ещё менее «кратковременными» арестантами.

Не говоря уже о «подследственных» арестантах [145] В настоящее время лица, подлежащие „передаче в распоряжение судебной власти", остаются „по предварительному задержание" в полицейском доме в течение 2–3 суток, и долее, пока о них производится первоначальное полицейское дознание.(Примечание автора) , содержавшиеся здесь месяцы и годы, и все остальное огромное большинство арестуемых «для следования» и «препровождения» точно также отсиживают здесь немалые сроки. Каждое арестуемое лицо обязательно вызывает о себе «переписку» в виде справок на месте родины и т. п., и одно это уже обеспечивает ему более или менее продолжительное «лежание на брюхе» в одной из общих камер, если только, по счастью, доставленную «личность» не сопровождает «особое отношение», приводящее обязательно прямо в «секретную».

Мы уже упоминали, что разделение арестуемых «по категориям» в полицейских домах, благодаря самому устройству мест заключения, представлялось часто фиктивным.

Как бы не был нравственно потрясён любой, только что задержанный «новичок», как бы ни был он искренно способен к раскаянию, часто вызываемому в человеческой душе, как необходимая реакция впервые совершенному преступлению, — стоит только ему переступить порог «полицейского дома» — всякие тяжёлые раздумья и угрызения совести как рукой сняло. Приветливо и радушно улыбающиеся лица новых товарищей немедленно успокоительно действуют на душу самого незакалённого грешника; ему достаточно сутки подышать здешней атмосферой, прислушаться к окружающим его толкам, чтобы окончательно примириться с постигнувшею его участью, взглянуть на себя, как на достойного члена, хотя и не безукоризненного, но зато никогда не унывающего общества, где все ребята тёплые, друг друга не выдают, над всяким хитроумным полицейским стражем посмеиваются и, при случае, в грязь лицом не ударят.