Николай Свечин - Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Судьба гнилушницы — очень грустная судьба. Впереди для неё — болезнь и похороны в общей яме от полиции, в настоящем — еле хватает на хлеб насущный, а в прошедшем…

В прошедшем гнилушница обыкновенно была одним из двух: либо она обреталась в звании солдатки, жила с мужем в казармах за отдельными ширмами, имела когда-то чепец с розовыми лентами и пила кофе, а соседки с почтением именовали её Ниловной или Прокофьевной. Но умер муж, ресурсов никаких не осталось, подошла старость, немочь, болезнь; в богадельню попасть не всегда удается, и вот, чтобы не ходить с сумою по миру, Ниловна избрала себе Чернышев мост, завела на нём коммерцию и стала гнилушницей. Это одно, чем она могла жить до настоящего поприща.

А бывает и так, что лет тридцать-сорок тому назад эта самая торговка блистала красотой и нарядами, каталась в экипажах, потом спускалась все ниже и ниже, с Морской улицы переезжала к мадам на Мещанскую, меняла очень много квартир и все-то ниже и хуже, пока, наконец, за наступившей старостью держать больше нигде не стали, а тут подступила болезнь да больница. И затем, малу по малу, дошла до Чернышева моста.

Сидит себе тут такая гнилушница, понуря свою дряхлую удрученную нуждой да беспомощностью голову, сидит и в зной, и в стужу, и на безжизненном лице её ничего не выражается, кроме животного физического ощущения холода или ощущения солнечных лучей. А, может, только от старости это лицо заскорузло и потеряло способность отражать нравственные впечатления дум и воспоминаний, тогда, как и эти думы, и эти воспоминания копошатся в мозгу старухи; проходит перед ней: то позор с нищетой, то позор с блеском её прежних лет и невольно предстает действительность настоящего. И каким бы хохотом ответила она в те далекие времена тому, кто решился бы предсказать ей её же собственную старость на Чернышевом мосту с гнилыми апельсинами.

Отправьтесь летом в шесть утра (а зимой в начале восьмого) по набережной Фонтанки от Чернышева к Семеновскому мосту, и у ворот Мещанской гильдии [224] Наб. Реки Фонтанки,80 (теперь этот участок имеет номер 86) вы непременно увидите значительную толпу серого народа, расположившегося кучками вдоль каменной ограды гильдейского дома. Загляните в ворота и там во дворе вам представится другая разнокалиберно-пёстрая толпа женщин. Толпа серая состоит из всевозможных подёнщиков: тут и пильщики с землекопами, и плотники с каменщиками, и носильщики, и прочий работяще-кочевой люд. В толпе разнокалиберно-пёстрой и необыкновенно тараторлевой — всякого рода женская прислуга низшего, дешёвого разбора, стоящая тут в чаянии места. Есть и горничные, и няньки с мамками, но большинство составляет класс кухарок.

Петербургская кухарка тип совершенно особого рода.

Весь средний небогатый слой петербургского населения, вроде различных немцев, чиновников, ремесленников, магазинщиков, ограничивается обычно одной прислугой. Прислуга эта — кухарка, справляющая дело и за горничную, и за лакея. Поэтому кухарка — необходимое звено в жизни этого среднего небогатого слоя.

У Марьи Ивановны отошла её Мавра. Марья Ивановна в большой досаде, потому — этакое горе — надо идти и отыскивать новую кухарку, да невесть ещё на какую-то на набредёт, просто беда, да и только.

И направляет Марья Ивановна стопы свои во двор Мещанской гильдии. Марью Ивановну тут же со всех сторон обступает уже известная читателю разнокалиберно- пёстрая и тараторливая толпа:

— Вам матушка-сударыня прислугу?

— Кого надоть, куфарку аль девушку? Аль, может, нянюшку требуется?

— Эй! Алёнка! Авдотья! Филипповна! Тетушка Дарья! Подите сюда! Барыня куфарку ищет!

— Извольте, сударыня, я куфарка для вашей милости!

— Эх, ты, ноздри, какая ты куфарка? Тебе в судомойки впору!

— Кто? Я-то? Известно куфарка, я у немцев жила!

— У немцев? Эка невидаль! А я у енерала!

— Не верьте им, сударыня, оне колотовки [225] Вздорная, сварливая женщина. с Таировского переулка [226] См. сноску 7 , я семь лет на одном месте выжила у господ и тестат при себе имею, меня возьмите!

Марья Ивановна совсем с ног сбита от этого всестороннего напора пёстрой толпы и удушающего перезвона сотни крепких фальцетовых горлышек. Наконец, ей удается заметить одну, которая показалась посуразнее прочих, и кое-как с помощью локтей и кулаков избранного субъекта выбралась она из этой давки и толкотни в сторону на просторное местечко.

— Ишь ты, барыня, чиновница, мразь какая-то!

— Надо быть шушера, огрызок обглоданный, коли такую прислугу выбрала!

— Ну, вестимо, по баране и кухарка — на пятак говядины кошачей покупать вместе станут! — со смехом раздаются во след Марьи Ивановны язвительные замечания толпы, словно бы этой толпе всем разом хотелось попасть в кухарки к Марье Ивановне.

— Свиньи! — отстреливается назад избранный субъект и очень услужливо обращается к нанимательнице. — Извольте рядиться, сударыня, вам куфарку стало быть требуется?

— Куфарку, моя милая.

— Значить, стряпать надобно? Это можно, сударыня. Я на хороших местах жила и стряпать умею. А ещё что потребуется? Полов там нового у вас?

— Три комнаты, моя милая…

— Так-с, а стирки много ли?

— Нет, немного, так разве простирушка какая-нибудь маленькая. Ну, комнаты подмести, постель убрать, барину сапоги вычистить. Вот только и всего, семейство у нас маленькое, а жалованье три рубля в месяц.

— Маловато, сударыня, нониче места-то какие, сами изволите знать. Мне, вон, купцам место выходила, пять рублей в месяц с хозяйским горячим, Так, собственно, потому не пошла, что стряпни много: на целую артель готовить.

— Ну, потом к празднику и в именины подарок — ситцу на платье, — продолжала Марья Ивановна, поманивая своего субъекта.

— Так-то так, сударыня, — возражает субъект. — Однако ж нам никак невозможно, потому я вашей милости буду хорошая кухарка. Я в чепцах могу ходить и к кофиям привыкла. Поэтому мне нельзя, как вот тем свиньям, что стоять-то. А ежели милость ваша будет положить четыре рубля, да полтину на горячее, так мы порядимся.

— Да ты что, моя милая, готовить-то умеешь?

— Уж не извольте беспокоиться сударыня, всё, что вашей милости завгодно будеть, всё умею. Суп, примером сказать, щи там что ли какие, пироги спечь, бишкек зажарить — всё это могу.

— И пирожное, и слоёное тесто умеешь?

— И пирожное могу — всё могу, потому как я у немцев жила и у полковника тоже жила, так всему этому я обучена значить.

Марья Ивановна, соблазненная приятной перспективой пирогов, «биштеков» и даже пирожного со слоёным тестом, почти соглашается на условия избранного субъекта и даёт ей три с половиной жалованья и полтину на горячее. Субъект согласен и вслед за Марией Ивановной отправляется на место нового своего служения.