Далия Трускиновская - Вологодские заговорщики

Он долго и яростно колотил в дверь, никто не отпирал. Наконец пришла старушка с узелком, в узелке был горшок-кашник. Она тоже забеспокоилась, стала причитать, потом вспомнила — да ведь у батюшки в Заречье живет кума, не к куме ли подался? Светлая седмица, всем православным велено праздновать, у кумы, поди, стол накрыт и с мясным, и с молочным.

Представить, что старый опытный подьячий, понимающий, что такое розыск, вдруг позабыл о внуке и увязался за попом в гости к куме, Чекмай не мог. Но проверить следовало.

Он вернулся к собору и стал расспрашивать певчих: не слыхал ли кто о куме отца Памфила?

— Куму Натальей звать, — сказали ему, — Живет в Никольской слободе, сиречь — Владычной, там любого спроси, укажут домишко.

Тут могла быть полезна Ульянушка, которая, как всякая замужняя посадская женщина, свободно ходила по городу и знала многих соседок.

Отпустив Олешку и дав ему деньгу на угощенье, Чекмай спустился к реке и побежал в Зарядье.

Гаврюшка еще по-настоящему не выздоровел, был слаб, чем себя занять до возвращения Чекмая — не знал, и Глеб поручил ему растирание краски. Требовалась для поля густая и довольно темная празелень. Был заказан образ по обету — коленопреклоненный святой Митрофан, обращающий моление к Богородице, взирающей на него с левого верхнего угла доски. Заказчик, резчик пряниц Митрофан, ползимы провалялся хворый и всем рассказывал: пока во сне ему не явилась Богородица, и не чаял, что выкарабкается. Однако уже взялся за свое ремесло и радостно резал пряницы из липы и березы. На них был спрос — печатные пряники всякому нужны, их и детям дарят, и женихи — невестам, и кум куме может пряничком поклониться.

Ульянушка вышла в сени, где по зимнему времени держала в тепле своих трех кур с петухом, покормила их, потом выскочила на двор — снять с веревок задубевшее на морозе белье. Вернулась она не одна, а с женщиной средних лет.

— Челом тебе, Глеб Афанасьевич. — Женщина поклонилась. — Нет ли Николы-угодника? Я бы выменяла.

— Опять? — спросил Глеб.

— Так для младшенького! Не могу его в дорогу отпускать, словно нехристя! Никола-угодник должен быть!

— И когда в дорогу?

— После Светлой седмицы. Уже товар собран, осталось увязать. И поедут они, благословясь. Время такое — весна на носу, проворонишь санный путь — плетись две седмицы на струге.

— Так уж и собран? — не поверил Глеб.

Женщина вздохнула.

— Что смогли — то и собрали. Обозы пришли из Ярославля, Костромы, Казани — кожи выделанные, юфть, седла, сбруя. Из Пскова — холсты. А канаты — наши, здешние. Еще на Филипповки пришли обозы с коноплей — и тут же наших баб позвали чесать ее и прясть. А они и рады.

— Глупо как-то выходит, — сказал Глеб. — Как чесать и прясть — так наши бабы за копеечки, как канаты свивать — английские мастера, а мы чем хуже? Неужто перенять некому?

— Не для того английские немчины тут канатный двор поставили, чтобы нас учить. Они своих мастеров привезли, им с того выгода. А канаты, сказывают, хороши и покупают их там, бог весть где, по хорошей цене.

— Ульянушка, сними с кивота нашего Николу-угодника, — попросил Глеб. — Я нам нового напишу. Так что меняемся, Архиповна, я тебе — образок, ты мне — ну хоть меру муки да двадцать копеек деньгами.

— Побойся Бога, Глеб Афанасьич!

— Дешевле меняться нельзя. Хочешь — беги на Ленивую площадку, там тебе наши богомазы еще и не такую цену заломят. Но вот что — можем иначе срядиться. Когда из Англии суда придут, твой Теренко обратно с обозом придет и расплатится со мной заморскими винами. Там-то, у Никольской обители, он у моряков их недорого возьмет. Но муку ты принесешь уже сейчас. Срядились?

— Срядились! — обрадовалась Архиповна, и Ульянушка сняла для нее небольшой образок — как раз такой, что в дорогу брать удобно.

Тут в сенях хлопнула дверь — явился Чекмай.

— Поесть ничего не найдется? — спросил он, скидывая на лавку свой огромный тулуп. — Ульянушка, не в службу, а в дружбу — есть у тебя кто во Владычной слободе?

— На что тебе?

Чекмай объяснил.

Архиповна по природной любознательности не сразу ушла, унося за пазухой образок, а осталась послушать — что скажет этот причудливый молодец с седой гривой, который со спины — пожилое лицо духовного звания, а спереди — завидный жених.

— А я знаю ту куму Наталью! — сообщила она. — Она как раз на берегу живет, и когда приходят бурлаки — сдает им домишко, а сама на лето уходит жить к сестре в Козлену. Пойдем, доведу.

— Отблагодарю, — пообещал Чекмай. — Дай хоть пирожка с собой, Ульянушка… Ох! Вы и не знаете, тут сидючи, а поляки Москву зажгли! В Насон-город человек из Ярославля прискакал.

— Ахти мне! — воскликнула Ульянушка, Глеб прошептал: «Господи Иисусе», а Гаврюшка громко воскликнул:

— Васятка! Говорил же божий человек, говорил!

— Что тебе божий человек говорил? — спросил Глеб, и Гаврюшка рассказал, как вышло, что Гречишников выманил Деревнина из Москвы.

— Дивны дела Твои, Господи! — повторяла, слушая, Архиповна, и по лицу было видно — не терпится ей бежать к соседкам, поведать про такое чудо.

— Сейчас наш воевода эту весть дальше пошлет — и в Каргополь, и в Холмогоры, и всюду, — сказал Глеб.

— Мне бы самому то донесение прочитать, так ведь не дадут! — сердито заявил Чекмай. — Ну так веди меня, Архиповна, что ли…

Он был не очень доволен, что придется идти с бабой и слушать ее бабьи глупости.

Но Чекмаю повезло — на дороге им попался сын Архиповны, Теренко, и баба, сдав ему с рук на руки Чекмая и получив деньгу, побежала по соседкам.

Теренко был крепкий паренек семнадцати лет, очень довольный тем, что взрослые семейные мужики берут его с собой в обоз.

— Обоз у нас богатый — кожи везем, меха, мед, воск, холсты, сколь их за зиму набралось! — похвалился он. — И богоугодное дело сотворим — встанем у Михайло-Архангельской обители, инокам съестного пожертвуем, нарочно берем муку ржаную, горох, крупы. Там, у обители острожек, сказывали, стоит, в нем поживем. При нем — посад вырос, велено звать Новым Холмогорским городком, а все стали звать Архангельским. И у острожка мы суда встретим, когда придут. Тут наши купцы начнут торговаться…

— А ты?

— А я стеречь буду. Там же прибудет дорогой товар — серебро, а то и свинец. И другого заморского товара довольно. А пока будем ждать, я пойду к кормщикам, к вожам, потолкую. Может, опытные вожи возьмут в ученье? У нас, я знаю, парнишки убегали, чтобы выучиться суда водить. Вместе с обозами уходили. Потом, бывало, возвращались, женились… А то и оставались у поморов. Чем плохо?

— Сколько вас у отца с матерью?

— Сынов трое да девки — Машка с Матрешкой. Машку уж сговорили, Матрешка еще глупая, ей тринадцати нет.