Андрей Поляков - Португалия. Полная история

Вместо сложной и запутанной системы, постепенно сформировавшейся на протяжении всей истории государства и основанной на решениях и воле монархов, в одночасье вводилась четкая единообразная схема административного деления страны и управления ею. Теперь Португалия состояла из провинций, управляемых префектами, провинции подразделялись на комарки, которыми управляли супрефекты, а комарки в свою очередь состояли из районов, управляемых советами.

Судебная власть также приобрела четкую вертикаль. На низовом уровне приходов, то есть самых маленьких территориальных единиц, ее представляли мировые судьи. В районах заседали судьи ординарные. Выше, на уровне комарок, вершили правосудие старшие судьи. Оспорить приговоры предлагалось в трех кассационных судах. Пик пирамиды занимал Верховный трибунал юстиции.

Финансы министр тоже решительно реформировал. Он создал Казначейский трибунал и Совет общественного кредита, которые были призваны следить за правильным расходованием денег, предотвращать их разбазаривание и воровство.

В целом, Моузинью да Силвейра действовал вполне в духе времени. Португалии, прочно увязшей в тяжелейшем политическом, социальном и экономическом кризисе, срочно требовались обновление и модернизация. Прошла уже треть XIX века, а большая часть страны по-прежнему обитала в Средневековье. Однако декреты министра-прогрессиста, списанные с иностранных образцов, не учитывали реального положения дел.

Созданная Моузинью да Силвейрой логичная система, достойная века разума, просвещения, паровых машин и телеграфа, означала многократный рост госаппарата, то есть значительное увеличение государственных расходов. Для Португалии это было неподъемной задачей. Маленькая страна, ослабленная войнами, погруженная в разруху и в довершение бед потерявшая свою бразильскую сокровищницу, не имела возможности оплачивать даже текущие счета.

Выход либералы нашли простой и для них очевидный — экспроприировать собственность врага. Со времен маркиза де Помбала масоны смертельно враждовали с духовенством. Еще когда новая власть контролировала лишь Азорские острова, Моузинью да Силвейра закрыл там монастыри и конфисковал их имущество.

Утвердившись на континенте, либеральное правительство продолжило эксперимент в общенациональном масштабе. 28 мая 1834 года, через день после подписания Мигелом капитуляции в Эвора-Монте, министр юстиции Антониу де Агиар подписал декрет об упразднении мужских религиозных орденов, их учебных заведений, любых иных принадлежавших им учреждений и национализации их имущества [190] Estudos em homenagem de Luis António de Oliveira Ramos. Faculdade de Letras da Univercidade do Porto, p. 501. .

«Их сохранение несовместимо с цивилизацией и веком света, а также с политической организацией, подходящей народам» — так министр объяснил необходимость своего декрета в докладе, представленном Педру IV.

В стране насчитывалось почти 600 монастырей. Некоторые были основаны еще во времена Вестготского королевства, за полтысячи лет до образования Португалии, но это не спасло их от закрытия, земли — от конфискации, а обитателей — от изгнания на все четыре стороны.

Не избежал печальной участи и знаменитый лиссабонский монастырь Ордена Иеронимитов, где находится усыпальница королей. Оказавшись на улице, священнослужители были вынуждены зарабатывать на пропитание. Чтобы выжить, монахи стали торговать своими знаниями и умениями. В 1837 году они продали рецепт сливочного десерта из слоеного теста владельцу фабрички по переработке сахарного тростника, приютившейся по соседству с монастырем.

Вифлеемские пирожные (Pasteis de Belem), названные в честь прихода, где расположен храм, стали неотъемлемой частью португальской кухни и туристического Лиссабона. Ежедневно историческое кафе продает тысячи порций монастырского лакомства, рецепт которого по-прежнему держится в строжайшей тайне.

Антониу де Агиар следовал в русле просвещенной политики Педру IV. Король-император с самого начала зарекомендовал себя противником духовенства. Он выслал из страны папского нунция, лишил священнослужителей привилегий и не возражал против экспроприации монастырского имущества.

Целью национализации либералы объявили возврат народу «национального достояния». Предполагалось, что в результате конфискации монастырского имущества не только пополнится казна, но и получит мощный импульс сельское хозяйство.

На деле получилось наоборот. Монашеские деньги исчезли в жерновах разбухшего государственного аппарата, не оставив заметного следа, а монастырские земли запустели. Формально их мог приобрести любой желающий. Но бедные крестьяне, нуждавшиеся в наделах и жаждавшие их обрабатывать, деньгами и связями не располагали, а богатые либералы и крупные компании, имевшие необходимые средства, земледелием заниматься не собирались.

Действия новых властей против духовенства не наполнили казну и не снизили социальную напряженность. Они сильно смахивали на месть победителей и именно таким образом воспринимались значительной частью населения, в основе своей оставшегося традиционным и консервативным. Министр Антониу де Агиар получил в народе кличку «убийца монахов».

Рациональная и стройная система Моузинью да Силвейры, опробованная на Азорах и примененная его преемниками в масштабах всей страны, не привела ко всеобщей гармонии, свободе, равенству и братству. На горизонте замаячили новые расколы, конфликты, бунты и перевороты.

Триумф либералов не принес стране стабильности. Наоборот, хаос только усилился. «Если война обошлась нам дорого, то победа стала поистине разрушительной, — писал историк и общественный деятель второй половины XIX века Оливейра Мартиньш. — Борьба между старой и новой Португалией сменилась борьбой между либеральными партиями».

Порядки, установившиеся после гражданской войны, не радовали даже убежденных либералов из Академического корпуса, которые в ходе осады Порту беззаветно сражались за победу либеральной революции и пером, и шпагой. Вконец разочарованный писатель и историк Алешандре Эркулану, испробовав все способы воздействия на течение государственной жизни, удалился из столицы в имение, приобретенное в местности с говорящим названием Волчья долина.

Алмейда Гаррет сменил романтический пафос на едкий сарказм. Всевластие «новых баронов», купивших титулы за деньги и сменивших у руля государства старую аристократию, вызывало у него отвращение. «Десять лет господства баронов — и от агонизирующего тела нашей Португалии отлетел последний вздох духа», — сокрушался литератор. «Феодализм, способный породить лишь ужас в людях XIX века, начал вызывать у них восхищение, а монархизм, бывший унылым и презираемым, — сострадание и сочувствие», — с горечью констатировал Алмейда Гаррет.