Андрей Поляков - Португалия. Полная история

Премьер-министр не принимал любые «измы». «Мы против всех и всяческих интернационализмов, против коммунизма, против социализма, против синдикализма, против всего, что ослабляет, разделяет, распускает семью, против классовой борьбы, против безродных и безбожников, против силы в качестве источника права, мы — против всех великих ересей нашего времени, — говорил Салазар. — Мы… полны решимости создать корпоративное государство… и больше всего хотим, чтобы наша система управления была национальной, чисто португальской» [247] Salazar A.O. Discursos e notas politicas. Coimbra Editora. Vol. IIII, p. 361. .

Что касается корпоративного государства, то премьер рассматривал его прагматически, как инструмент примирения противоречий, мешающих сплочению общества: «Почему мы за корпоративную организацию? Потому что нам представляется, что она может привести к желанному синтезу интересов, способна предоставить квалифицированным представителям место встречи, дать возможность достичь взаимопонимания, заменить классовую борьбу» [248] Salazar A.O. Discursos e notas politicas. Vol. V, p. 495. .

Португальский правитель требовал различать свободу личную и политическую. Первую он обещал защищать и охранять, призывая «жить обыденно» и декларируя невмешательство в частную жизнь, а вторую не считал зазорным жестко ограничить.

Судя по снижению накала оппозиционных выступлений к концу 1930-х годов, большинство португальцев такая политика устраивала. После хаоса Первой республики они были готовы мириться с отсутствием политических свобод, тем более что масштаб репрессий не шел в сравнение с разгулом насилия в других европейских странах, где у власти стояли правые режимы.

Аресты касались сотен людей. В концлагере Таррафал за 18 лет его существования погибли 32 узника. Штат ПВДЕ также поначалу был небольшим: три-четыре сотни человек. Это уже в конце Нового корпоративного государства, в 1970-е годы, в тайной полиции насчитывалось свыше 2,5 тысячи сотрудников, помощь которым оказывали 15 тысяч осведомителей, а в ее картотеке имелось досье на каждого пятого португальца [249] Фесуненко И. Португалия до апреля. М.: Молодая гвардия, 1982, с. 29. .

Политическая цензура имела определенные послабления. Наряду с многочисленными официозными органами печати, издавались оппозиционные газеты «Република» и «Диариу де Лижбоа», еженедельник «Дьябу», ежемесячные журналы «Вертисе» и «Сеара нова». Крамольные мысли в них излагались эзоповым, но вполне понятным для читающей публики языком.

Концепция сочетания личной свободы с точечными, выборочными политическими репрессиями, рассчитанными на психологический эффект, деморализацию и духовную демобилизацию остальных оппозиционеров, привлекала внимание многих европейских политиков. Среди поклонников Салазара значились венгерские премьеры Бела Имреди и Пал Телеки, глава Вишистской Франции маршал Петен.

Все эти политики возглавляли режимы, признанные фашистскими диктатурами и находившиеся в подчинении у Гитлера. Относительно системы правления Салазара единодушия нет. Обычно даже те, кто убежден в фашистской сути Нового корпоративного государства, добавляют к характеристике смягчающие определения: «академический» или «профессорский» фашизм, «квазифашизм», «стыдливый фашизм», «фашизм без фашистского движения», «фетровый фашизм», «фашизм в лайковых перчатках», «бесшумный фашизм», «псевдокатолическая интегралистская модель» [250] Lucena M. A evolução do sistema corporativo português, 2 vol., Lisboa, Perspectivas e Realidades, 1976.; Graham L., Makler H. Contemporary Portugal: The Revolution and Its Antecedents, Austin, University of Texas, 1979. .

Несмотря на очевидные сходные черты с Германией и Италией 30-х годов, Португалия отличалась от них не только сравнительно скромными масштабами политических репрессий. В стране отсутствовала национальная нетерпимость, хотя бы в силу того, что португальцы составляли практически 100 процентов населения. Слово «нация», которое так любил Салазар, он использовал не для противопоставления своего народа другим, а для подчеркивания его единства.

У режима не было харизматичного лидера. Сдержанный Салазар, не умевший произносить зажигательные речи, на эту роль не годился по определению. Еще важнее было то, что вместо языческого культа силы проповедовалось церковное смирение.

Сам Салазар объяснял главное отличие своего режима от других тем, что в корпоративном государстве его власть ограничена христианской моралью. «Конституция… начинается с того, что провозглашает мораль и справедливость как нечто, что находится вне пределов ее действия», — говорил премьер [251] Salazar A.O. Doctrine and Action: Internal and Foreign Policy of the New Portugal 1928–1939. Faber and Faber. London, 1939, p. 231. .

Постулаты Католической церкви оказали сильное воздействие и на социальную доктрину Нового корпоративного государства. В ее основу легли положения энциклики Папы Римского Льва XIII Rerum Novarum («О новых веяниях»), обнародованной в 1891 году. В ней рассматривался «рабочий вопрос», обострившийся с наступлением эпохи индустриализации. Папа выступил за достижение согласия между правительствами, рабочими и хозяевами в рамках частной собственности, не прибегая к радикальным социалистическим методам.

В концентрированной форме Салазар сформулировал основные принципы своей идеологии в речи, произнесенной 26 мая 1936 года, в 10-летний юбилей Национальной революции.

Душам, истерзанным сомнениями и негативизмом нашего века, мы хотим вернуть утешение, даруемое вечными и незыблемыми истинами. Мы не оспариваем Бога и добродетель; не оспариваем Отечество и его Историю; не оспариваем власть и ее авторитет; не оспариваем семью и ее мораль; не оспариваем величие труда и его ценность» [252] Salazar A.O. Discursos e notas politicas. Vol. II. Coimbra Editora, pp. 130–135. .

Разъясняя провозглашенные принципы, премьер-министр подчеркнул: «Индивидуально, социально мы нуждаемся в абсолюте, и мы не будем… перекладывать на государство функцию декретирования культа и установления моральных принципов».

Отечеством Салазар считал «нацию в ее территориальной и моральной целостности, полноценно независимую, с ее историческим предназначением». «Есть более могущественные, богатые, возможно, более красивые, — заметил он. — Но это Отечество — наше, и никогда ни один хорошо воспитанный сын не пожелает стать сыном другой матери».

Без власти, которую премьер рассматривал как «право и долг», «не были бы возможны ни общественная жизнь, ни человеческая цивилизация». «В семье, в школе, в церкви, на заводе, в синдикате, в казарме, в государстве власть никогда не существует для себя, но всегда — для других; это не собственность, а обязанность», — пояснил он.