Александр Бушков - Кто в России не ворует. Криминальная история XVIII–XIX веков [litres]

Так вот, от тех же французов было достоверно известно, что принц всегда носит при себе золотого бычка с глазами-бриллиантами. То ли это его талисман, то ли даже божество, которому он языческим образом поклоняется.

А бычок-то – вот он! «Подарили, – угрюмо бурчал пристав X. – А кто, и не припомню, купец какой-то…»

Полиция взялась за работу со всем рвением – коли уж имелся верный след. Вскоре выяснилось: действительно, год назад в одной из московских гостиниц остановились два иностранца. Когда на другой день один ушел прогуляться по городу, второй забрал с собой весь их багаж и скрылся в неизвестном направлении. Вернувшийся стал, как говорится, «качать права», как любой на его месте, да вот беда – никто не понимал языка, на котором он изъясняется, а он – ни одного, на котором с ним пытались общаться.

Послали за полицией. Приехал не кто иной, как пристав X., произвел в номере обыск и, не обнаружив у иностранца никаких документов, приказал отправить его в тюрьму – как бродягу, до выяснения личности (а бычка, как теперь было совершенно ясно, без церемоний опустил себе в карман).

Дальше было совсем просто. Кинулись по тюрьмам, и в одной из камер обнаружили дагомейского принца, все еще сидевшего, как беспаспортный бродяга, впредь до выяснения личности – а не попадись пристав на краже, принц мог там и просидеть, пока рак на горе свистнет…

(Мне почему-то хочется верить, что квартального в награду перевели в «лучшую» часть – заслужил, право слово…)

Немного о методах тогдашнего следствия. Как ни прискорбно это будет услышать иным правозащитникам, но начиналось оно с того, что подследственного били. Без особого ожесточения, впрочем, так, типично по-русски: раз-два по морде, пару раз по ребрам… (Разумеется, «благородных» наподобие «червонных валетов» и уж тем более юных аферисток вроде очаровательной Оленьки это не касалось.)

Самое интересное, что в основе лежали не «полицейские зверства» и не неспособность следователей добиться показаний иначе как кулаками. Кто-то может не поверить, но речь шла об очередной давней неписаной традиции, этаком ритуале, признанном обеими сторонами.

Тем, кто «залезал в личность», уголовный народец как раз доверял. А вот тех, кто не бил, давя исключительно на словесные подвохи и психологию (как Порфирий Прокопьевич у Достоевского), наоборот, боялись как огня, ожидая от таких либо какого-то особенного коварства, либо незатейливых тогдашних пыток (либо кормили селедками, а потом не давали пить, либо сажали в кишевшую клопами одиночку). Попав к небившему, всякий мазурик старался любыми силами от этакого следователя отделаться и попасть к «правильному» – такой хоть и даст по зубам пару раз, но поговорит «по-человечески», без психологических подвохов. Способ «выломиться» от «неправильного» следака был давно отработан: вор-мазурик требовал позвать «добросовестного» и нахально заявлял, что совершил преступление… по «подговору» самого следователя либо при его купленном за деньги попустительстве. Вообще, с его ведома. «Добросовестный», несмотря на всю абсурдность этих обвинений, обязан был их тщательно протоколировать. Следователь, естественно, был рад-радешенек отделаться от столь вредного «клиента».

Я сильно подозреваю, что при этакой практике даже те следователи, что рукоприкладством брезговали, в конце концов начинали бить по зубам – ну, или в крайнем случае, если душа очень уж не лежала, звали городовых, которые всегда под рукой…

И еще один интересный факт из уголовного быта того времени. Были воры, сделавшие своей специализацией… охоту на воров. Такой охотничек имел нескольких «подопечных», за которыми тщательно наблюдал, хорошо знал, когда тот или иной «пойдет на дело», – и, дождавшись где-нибудь за углом его возвращения, ласковым словом и демонстрацией торчавшего из рукава кистенька уговаривал поделиться половиной добычи. Разумеется, для промышлявшего такой «охотой» необходимы были недюжинная физическая сила, ловкость и проворство: как-никак имел дело не с мелкой шпаной, а с людьми серьезными и тоже кистеньки имевшими… Так что кончалось по-разному…

Еще о неписаных традициях. В те времена выслеженные сыщиками преступники, за редчайшими исключениями, сопротивления при аресте не оказывали и бежать не пытались. Еще одно неписаное правило игры. Современник вспоминает характерную сцену, ставшую известной «всей Москве». В трактире сидел и преспокойно пил чай Александр Щелканов, разбойник и крупный вор, один из тогдашних «авторитетов». В трактир вошел даже не квартальный, а обычный полицейский унтер, подошел к столику и вежливо сообщил Щелканову:

– Александр Константинович, тебя ведь взять велено…

– Ну и возьми, – так же вежливо ответил Щелканов.

Унтер (отнюдь не Шварценеггер) стал упрашивать:

– Нет, уж ты лучше сам поди…

– Ладно, чаю напьюсь и пойду, – сказал Щелканов.

Неторопливо допил чай, встал и ушел с унтером. Хотя мог его двумя пальцами зашибить.

В общем, уголовная жизнь кипела. Мелкота вульгарно крала носовые платки или совсем по-швейковски промышляла кражей собак (читая потом объявления о пропажах и представая в роли «случайно нашедших вашего любимого пуделька, за которого вы аж пять рублей даете»). Люди посерьезнее и работали серьезнее – однажды в Петербурге, и не где-нибудь, на Невском проспекте (ну, ночью, правда), скромно оставшиеся неизвестными питерцы проломили каменную стену крупного часового магазина и в хорошем темпе сгребли в мешки несколько сотен золотых и серебряных карманных часов с цепочками и связками брелоков. Не мелочились ребята.

Одним словом, жизнь била ключом – как и по ту сторону океана, где по вольным американским просторам носились лихие ребята вроде Билли Кида, лихо грабившие дилижансы и банки, подрывавшие динамитом банковские сейфы.

И никто из них – ни американские удальцы, ни питерцы с мешками часов, ни очаровательная аферистка Оленька, ни даже проныра Шпейер – и ведать не ведали, что все они, вместе взятые и по отдельности, – не более чем щенки мокроносые. Плотва преступного мира. Настоящие акулы еще только, медленно шевеля плавниками, поднимались из темных глубин, но вскоре должны были оказаться на поверхности, под ярким солнечным светом. Опять-таки – по обе стороны океана…

Назывались эти акулы – железнодорожное строительство и банковское дело. Именно в этих двух областях во второй половине XIX века крутились такие махинации, происходили такие злоупотребления и уплывали в частный карман такие доходы, какие, пожалуй, и не снились даже сиятельным казнокрадам прошлого столетия…

Экономика России отчаянно нуждалась в развитой сети железных дорог, что верно, то верно. На самом высоком уровне было принято решение о создании в 1857 году Главного общества российских железных дорог. Предприятие вроде бы благое, но вокруг него очень быстро развелось столько грязи…