Иван Снегирёв - Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора

Сейчас о нём уже забыли, но в своё время в России не было не знавшего его человека. Отец Шванвича, именем Мартын, был из учёных немцев, — в Россию он приехал при Петре Великом. Здесь женился, а восприемницей его сына Александра была сама Елизавета Петровна, будущая наша императрица. Взойдя на трон, не забыла она своего крестника, и Шванвич был определён в лейб-кампанию — личную дворцовую охрану императрицы. Лейб-кампанцы в званиях выше нас, гвардейцев, были, — Шванвич, скажем, простым гренадером служил, но чин этот равен был армейскому поручику, — но мало того, они и во всём другом превзойти нас стремились: хотели доказать, что не гвардейцы, а лейб-кампанцы в Петербурге главные.

У нас постоянно стычки происходили, но если в них Шванвич участвовал, наши гвардейцы бывали битыми: уж очень силён он был, один мог пятерых раскидать, к тому же, саблей и шпагой владел мастерски. В одиночку с ним даже Григорий не мог справиться, но вдвоём мы Шванвича одолеть могли, что на деле доказали. Григорий играл как-то в трактире на бильярде с одним своим измайловцем — вдруг заходит Шванвич, а с ним лейб-кампанцы, все пьяные; они идут прямо к столу и Шванвич предерзко заявляет:

— Ну-ка, освободите место! Настоящие игроки пришли, а вы идите гонять шары в задницу!

— Я могу шар тебе в задницу вогнать, — говорит Григорий. — А не то просто надрать её, чтобы наглости поубавилось.

— Тебе до моей задницы расти и расти, — отвечает Шванвич. — Но если ты такой смелый, давай биться на кулаках один на один: кто победит, тому бильярд и досатнется.

Григорий согласился; тут же вокруг них круг образовался, всем хочется посмотреть на таковой кулачный бой: Шванвич огромный был, как Голиаф, однако и Григорий не меньше его.

Стали они драться; кулаки у Шванвича были всё равно что чугунные, — я их после на себе попробовал, — и бил он с такой силой, с какой пушечное ядро бьёт. Туго Григорию пришлось, но какое-то время продержался, а после не сдюжил — упал и дух вон! Пришёл он в себя, когда ведро воды на него вылили, а Шванвич стоит над ним и насмехается:

— Ну, кто кому задницу надрал? Это тебе урок — всегда уступай лейб-кампанцам!

Григорий поднялся и от такой огромной обиды немедля побежал ко мне. Как рассказал он про всё, что случилось, я сразу с ним обратно в трактир направился, а у самого одна мысль в голове: как бы Шванвич оттуда не ушел. Приходим, — нет, он здесь, слава Богу! Я подхожу и говорю:

— С братом моим ты справился, а с нами двоими тебе не по силам биться. Не такой ты богатырь, чтобы братьев Орловых одолеть.

Он как взвился:

— А вот сейчас увидим, кто вы: орлы или воробышки!.. А вы не встревайте, — своим лейб-кампанцам приказывает, — я их сам поколочу.

Снова круг образовался и даже деньги на спор стали ставить — кто победит?

Шванвич с нами условился со спины не заходить и под дых не бить, и начали мы мутузиться. Вот когда я его удары почувствовал — не приведи Господи, стену могли они прошибить! Достаётся и мне и Григорию, но брату больше: видно, решил Шванвич его хорошенько проучить. На этом, однако, и обжёгся: настолько он братом увлёкся, что ко мне неосторожно боком повернулся и грудь открыл; тут у меня перед глазами охота на медведя встала — зверюга точь-в-точь так же под мой удар открылся. Тогда я не растерялся и теперь тоже: как двинул кулаком Шванвичу под сердце, тот и с ног долой!

Лёйб-кампанцы зашумели и на нас было накинулись, но Шванвич очухался и их остановил:

— Не трогать Орловых! Всё по-честному было… А с вами, — нам с Григорием говорит, — давайте так договоримся: порознь я могу сладить с каждым из вас, но вдвоём вы надо мной верх возьмёте, поэтому во избежание напрасных побоев положим между нами следующее правило — один Орлов уступает Шванвичу и, где бы его ни встретил, повинуется ему беспрекословно; если же Шванвич встретит двоих Орловых, то он им повинуется. Согласны, что ли?

Мы с Григорием посмотрели друг на друга, — не знаю, как я выглядел, а на брата смотреть было страшно: лицо всё заплыло, сплошной кровоподтёк, одного глаза вовсе не видно, второй в узкую щелочку мир наблюдает, — и согласились.

Вот такой договор со Шванвичем у нас был заключён, но скоро мы его нарушили. Однажды Шванвич, уже хмельной, встретился с нашим братом Фёдором всё в том же трактире. Подойдя к Фёдору, он выхватил у него кий и грубо сказал:

— Договор дороже денег: ты, Орлов, сейчас один, а значит, должен повиноваться мне беспрекословно. Я буду на бильярде играть, а ты убирайся из трактира!

— У меня тут вино и девицы оплачены, — пытался возразить Фёдор.

— Оплачено тобою, а воспользуюсь я, — ухмыляясь, отвечал Шванвич. — Пошёл вон!..

Фёдор галопом ко мне; я иду с ним в трактир, и вот нас уже двое Орловых, а значит, Шванвич обязан уступить, однако он воспротивился:

— Это что за новости?!.. Эдак вы вечно будете один другого приводить — нет, считать надо по первой встрече!

Я Фёдору знак подал, и мы Шванвича в тот же миг за руки схватили и к выходу потащили. Он ругается непотребно, но вытолкали-таки мы его из дверей; не будь он так пьян, вряд ли мы с ним справились бы — сила у Фёдора была не та, что у Григория.

Однако то, что Шванвич пьян был, сыграло со мной злую шутку. Хмель ударил ему в голову, и он пришёл в бешенство, притаился за воротами и стал дожидаться моего выхода. Мне бы переждать в трактире, тем более что и Фёдор уговаривал, и девицы были хороши, и вино неплохое, однако настроения чего-то не было; вышел я через несколько минут из дверей, тут Шванвич на меня и налетел. Шальной был совсем — рубил саблей наотмашь; если бы не был он пьяный, мог бы насмерть меня зарубить, а так лишь левую щёку разрубил, впрочем, довольно глубоко. Я упал, а он бежать бросился: нёсётся с окровавленной саблей по улице, ничего не соображая.

Я встал, щёку платком повязал и пошёл домой — не в трактир же было возвращаться. Дома мой слуга Ерофеич увидел, что со мною сталось, и давай меня ругать:

— Что же это ты вытворяешь, Алексей Григорьевич! В гуляку беспутного превратился, голь кабацкую — ох, рано умер твой батюшка: он бы не посмотрел на твой мундир, взял бы палку, да дурь из тебя повыбил бы!

— Молчи, дурак! — говори я ему. — Как ты смеешь со своим барином так разговаривать?

— А вот и не замолчу — что, правда глаза колет? — не сдаётся он. — Я сколько раз на медведя в одиночку хаживал, так неужто барчука неразумного испугаюсь? Ваша матушка наказывала мне за вами смотреть и от всяких бед оберегать — вы среди братьев самый отчаянный!

Поругались мы ещё маленько, а потом он начал рану мою лечить. Велел терпеть, — и сперва двойной водкой её обработал, затем зашил шелковой ниткой, будто рваный камзол, в другой раз водкой облил, а остаток дал выпить. Ничего, зажило, как на собаке, но след остался на всю жизнь. А Шванвич от нас долго скрывался, особенно опасаясь Григория, который поклялся из-под земли его достать.