Иван Снегирёв - Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора

Я далеко опередил своё повествование и должен вернуться назад.

В Париже наша дружба с Давыдовым окончилась. Давыдов — типичный офицер суворовской школы: Суворова он боготворил, хотя поступил на службу, когда тот уже умер. Как его кумир, Давыдов мог дерзить императору, — правда, уже не Павлу, а Александру, — насмешничать над властью и отпускать ехидные замечания в её адрес. Однако это ни в коей мере не означало неисполнение приказов: выполняя приказ, Суворов ловил Емельку Пугачёва и вешал несчастных взбунтовавшихся мужиков; выполняя приказ, подавлял восстание поляков, боровшихся за свою независимость, и громил Варшаву; выполняя приказ, он расправлялся с итальянцами и отдавал их города деспотической Австрии.

Давыдов был таким же: если бы ему отдали подобные приказы, он без колебаний исполнил бы их. Власть это понимала и прощала ему фрондёрство: несмотря ни на что, он был её верным защитником, поэтому был произведён в генерал-майоры, а потом — в генерал-лейтенанты. Но для меня политическое и социальное положение России, образ правления ею не были всего лишь поводом для колких эпиграмм: это были принципиальные важные вопросы, и пока они не были решены, ни о каком примирении с властью и речи быть не могло.

Другой трещиной, которая прошла через наши отношения, стал вопрос о православии. Давыдов прохладно относился к вере, а к попам — издевательски, однако это не мешало ему соблюдать установленные обряды, исповедоваться и причащаться у тех же самых попов, над которыми он смеялся. Он «a priori» считал православие лучшей и единственно правильной религией на свете, а католичество ненавидел как главного врага православия. Мои возражения выводили его из себя: он называл меня «аббатом» и тоже причислял к врагам России, ведь православие и «святая Русь» были неразрывны в его понимании. Мы спорили до хрипоты и в конце концов должны были расстаться: я перешёл из Ахтырского полка в Лейб-гвардии гусарский полк…

Д.В. Давыдов.

Художник Д. Доу, 1828 год

После заграничной кампании мы вернулись в Россию уже другими. Вот три причины, которые перевернули нашу жизнь: подъём национального чувства в двенадцатом году, несправедливость, допущенная после войны к народу, и увиденное нами за границей.

Обо всём по порядку. Усилившееся национальное чувство заставляло нас по-иному посмотреть на Россию, глубже вникнуть в её прошлое и настоящее. Мы как бы проснулась для исторической жизни: открыли самих себя, по-новому увидели народ. Этот процесс не угас с победой в войне: он ещё более увеличил прежде начавшуюся в нас напряженную внутреннюю работу — мы стали соотносить себя с историей страны, с общенародными судьбами.

Вторая причина, по которой мы переменились, несправедливость по отношению к народу. Здесь мне нечего добавить к тому, что уже сказано: после войны порядки у нас сделались ещё хуже, победившая власть забыла о прежних обещаниях. Самоотверженно сражавшихся с французами мужиков возвращали хозяевам, которые отнимали у них последнее, имели право бить и продавать их, как животных, растлевали их жён и дочерей. Трудно было жить спокойно, видя всё это; надо было отказаться от всего человеческого в себе, что с этим смириться.

Третья причина — жизнь, которую мы видели за границей. Одно дело, когда мы выезжали из России в качестве праздных путешественников, лениво наблюдающих европейские порядки. Другое дело, когда мы провели два года в самой гуще европейской жизни. Мы ужаснулись тому, как плохо выглядит Россия по сравнению с Европой: самый бедный крестьянин в Европе жил несравненно лучше наших крестьян; самый необразованный европейский обыватель был намного более цивилизован, чем наши обыватели; самый грубый произвол власти не мог сравниться с российским произволом; самые вопиющие покушения на естественные права человека казались пустяком по сравнению с тем, что творилось у нас. Не удивительно, что уже за границей многие из нас вошли в некоторые общества, предлагавшие свои способы борьбы с несправедливостью.

Среди подобных обществ было немало масонских. Теперь в этом нет секрета, большинство лож закрыто, их участники разошлись. Каких только ужасов не рассказывают о масонах: они, де, убийцы, отравители, разрушители государственных устоев, — и так далее, и тому подобное. Между тем, в уставе масонских лож нет ни единого намека на что-либо похожее; даже с неправедной властью предлагается бороться одними только методами убеждения и медленной кропотливой работой по её исправлению. Каждый масон должен прежде всего позаботиться о своей нравственности, на собраниях масонов даются уроки по очищению души от скверны. Два основных инструмента всегда находятся в ложе: это циркуль и наугольник. Эти инструменты символичны: масоны должны выверить свои действия наугольником добродетели и учиться ограничивать свои желания и сдерживать свои страсти внутри должных границ по отношению ко всему человечеству.

В масонских наставлениях сказано, что надо вести себя так, как подобает члену цивилизованного общества, подчиняться закону Высшего Существа, а также подчиняться закону страны, в которой проживает масон. На последнее я обращаю ваше особое внимание, ибо это начисто опровергает злобные россказни о масонах-разрушителях. Подумайте сами, могли бы состоять в масонах многие и многие уважаемые, в высшей степени добропорядочные люди, если бы они должны были убивать, травить ядами или совершать какие-либо иные преступления? Мог ли стать масоном, к примеру, Пушкин, если бы от него требовались такие злодейства? А ведь он тоже был членом масонской ложи… Что касаемо масонов, их беда состоит как раз в идеализме, в слишком медленной и слабой борьбе с вопиющей несправедливостью окружающего мира. Они уходят от реальности в мистические обряды и отвлечённые размышления.

Безусловно, среди масонов есть и те, кто вступает в ложи, чтобы установить связи с влиятельными людьми, сделать себе карьеру, но ни одно самое лучшее общественное движение не может, увы, сохранить себя от проходимцев. Это было, кстати, одной из причин, по которой я вышел из ложи — не хотелось знаться с теми, кто пришёл к нам из-за своих меркантильных интересов. Первой же и главной причиной была та самая медлительность, о которой я сказал. Медленно, по кирпичику строить всемирный храм справедливости, надеясь, что через тысячу или более лет он будет, всё-таки, построен, очень трудно, когда видишь гибельное несовершенство современного государственного устройства и страдания народа.

Я был не единственный, покинувший масонов по этой причине: почти все участники движения, закончившегося 14 декабря на Сенатской площади, поступили также.