Иван Снегирёв - Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора

Ну, думаем, вся её страсть от молодости, от глупых девичьих мечтаний, а в возраст войдёт, так переменится. Ан нет — чем дальше, тем больше: уже и в открытую не стеснялась этому Морису любовные знаки подавать. Государыня Анна Иоанновна всполошилась — оно и понятно, разве он для царской племянницы подходящая партия? Мориса прочь со двора прогнали, а Анну Леопольдовну сосватали за немецкого принца Антона. Я его ни разу не видел, но, по слухам, был он ни рыба, ни мясо, даром что королевской крови.

Жили молодые в Петербурге, и там родила Анна Леопольдовна сына Иоанна, который по смерти Анны Иоанновны стал в младенческом возрасте нашим императором. Впрочем, это я уже повторяюсь…

Ну, власть его недолго длилась, потому как в следующем году гвардейцы на престол Елизавету Петровну возвели, и более мы ни об Иоанне Антоновиче, ни об Анне Леопольдовне, ни о принце Антоне не слыхивали [16]. Может, до сих пор кто-нибудь из них за границей проживает, куда их государыня Елизавета Петровна выслала, — хотя вряд ли, уж сколько лет с тех пор прошло!

…Да, бурное тогда было времечко — годов пятнадцать всего минуло, а сколько государей у нас сменилось! Какая Елизавета Петровна у нас по счёту? Шестая, говоришь?.. Так и есть, шестая… Что же, о Елизавете Петровне я уже рассказывал, но есть ещё что рассказать. Знал я её хорошо, и разговоров с ней не раз удостаивался, ибо любила она в Москве пожить и наше Измайлово стороной не обходила.

О молодых её летах что добавить? Пожалуй, что проста она была, вся в матушку свою Екатерину Алексеевну, которая с людьми запросто разговаривала и домашней работы не чуждалась. Елизавета Петровна работать, правда, ленилась, за что получала выговоры от государя Петра Алексеевича, но народа не чуралась. Придёт, бывало, в девичью, когда девки орехи или крупу перебирают, или шерсть прядут, или вышивают чего, сядет меж ними и слушает их с охотою, а то и смеяться вместе с ними начнёт, — девки-то, известно, смешливы: палец покажи, обхохочутся!

Любила Елизавета Петровна и попеть с девками, и поиграть, особенно на святках, — а уж как на масленицу разойдётся, так по нескольку дней веселится! Танцевала до упаду, ночи напролёт; спать ложилась под утро, а после полудня снова за веселье. Потела столь же сильно, как её батюшка Пётр Алексеевич: тот по три рубашки на дню менял, она — по три платья. Пока Пётр Алексеевич жив был, платья для неё проветривали и сушили, а после она их опять надевала, а уж как государыней стала, платья каждый раз новые ей приносили, прежние надевать брезговала. Платьев у неё скопилось без счёта — и выбросить, не выбрасывала, и носить, не носила, а ведь за ними уход нужен, чтобы плесень не попортила, моль не съела, и прочие неприятности не случились. Мучение было с её гардеробом; как-то случился пожар — не у нас, слава Богу, в Кремле она тогда жила, — так много платьев сгорело. Вот радость слугам была, хоть как-то гардероб поубавился, однако скоро новые платья нашили, да ещё больше, чем прежде…

Пищу Елизавета Петровна вкушала простую и ела помногу: на масленицу зараз съедала дюжины две блинов — со сметаной, творогом, осетриной и икрой. А ещё ей подавали буженину, кулебяку, кашу гречневую, щи пожирнее, сало копчёное — к жирной пище Елизавета Петровна слабость имела и через это в зрелые года телесно раздалась, хотя в молодости была стройна и фигуру имела столь соразмерную, что на машкерадах мужчиной наряжалась, чтобы формы свои напоказ выставить.

В обиходе была она беспорядочна и неряшлива, за что ещё Екатерина Алексеевна, матушка её, нередко Елизавету Петровну бранила. В комнатах Елизаветы Петровны вечно бардак был: одежда разбросана, чулки валяются где ни попадя — другой раз даже на подоконнике или на ручке двери; юбки — на столе и на полу; прочие принадлежности также в самых невообразимых местах. Сколь у неё ни убирались, порядку не прибавлялось: только уберутся, снова прежний бардак.

Став императрицей, она ничуть от беспорядка не избавилась, напротив, на весь свой двор его распространила. Как приедут они в Измайлово, так всё вверх дном перевернут: сколь ни распоряжайся, сколь ни следи, чтобы вещи на своих местах находились, бесполезно! Путаница такая, что вовремя найти ничего нельзя: фрейлины готовы друг в друга вцепиться: не разберутся, где чей гребешок, где веер, где прочие вещи. И так каждый божий день, полная сумятица; к тому же, часов не соблюдали ни для сна, ни для еды, ни для веселия, ни для важных дел. Как тут, скажем, чистоту во дворце поддерживать? Бывало, послы иноземные приедут и ждут в приемной государыню, а мимо них сор несут из внутренних покоев или ещё что похуже — а куда деваться, надо же это выносить, а времени определенного нету.

Государыня Елизавета Петровна сама от таковой расхлябанности иной раз в раздражение приходила, и тогда под руку ей не попадайся: бранилась поносными словами, будь перед ней лакей или знатный господин, горничная или фрейлина древнего рода. Фрейлинам хуже всех доставалась: она их и бранила, и по щекам хлестала, — бывало, что без видимой их вины. У нас шепотком говорили, что не любит государыня, когда другая женщина в чём-то её превосходит — в одежде ли, в прическе, или в чём другом, что для женского пола большое значение имеет.

Характер был у государыни Елизаветы Петровны переменчивый, и поведение её сильно от настроения зависело.

Такой случай приведу. Был у неё стремянной Гаврила Матвеев. Однажды случилось ему ехать у кареты государыни, которая, увидев, что он нюхает табак из берестовой тавлинки, сказала ему:

— Как тебе не стыдно, Гаврила, нюхать из такой табакерки! Ты ведь царской стремянной; что подумают ибо мне иноземные послы, коли увидят у тебя берестовую тавлинку? Эка, дескать, у них голь царские слуги!

— Где мне взять серебряной табакерки? Не воровать же.

— Ну хорошо, я тебе пожалую табакерку, да не серебряную, а золотую.

После того, прошло несколько времени, а табакерки Гаврила не получил. Государыня сбиралась куда-то ехать; карета стояла у подъезда, Гаврила был наготове в приёмной зале дворца, где и мы, служители измайловские, собрались. Зашел тут меж нами разговор о правосудии, в который вплелся и Гаврила, как близкий к государыне человек:

Императрица Елизавета Петровна в чёрной мантилье.

Художник П. А. Ротари

— Что вы толкуете о правде, когда и в царях нет её.

Уж не знаю кто, но слова эти передали государыне. Вот как, дескать, поговаривает жалуемый вашим величеством Гаврила! А надобно заметить, что в то время «слово и дело» нисколько не ослабло и вело прямиком в истязательный Преображенский приказ.