Сергей Плохий - Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации [c 1470 года до наших дней]

Первые заметные трещины в официальной политике подавления украинского языка появились в начале 1870-х годов. Запреты, введенные Валуевским циркуляром 1863 года, при последовательно строгом соблюдении могли бы придушить украинскую литературу в Российской империи, как это было в 1868 году, когда на украинском языке вышло только одно издание. Но отставка Валуева позволила украинской литературе вернуться на былые позиции. Процесс шел небыстро, но в 1875 году цензоры одобрили 32 издания на украинском языке, это лишь на одно меньше, чем в 1862 году. В 1874–1875 годах 23 % напечатанных в Киеве книг вышли по-украински. К 1875 году общее число экземпляров украиноязычных книг превысило 65 тысяч. После ухода Валуева цензоры стали свободнее принимать решение, отнести ли книгу к изящной литературе, печатать которую позволялось, или считать произведением для народа, запрещенным к печати. Научные публикации не входили ни в одну из этих категорий – значит, на них можно было закрыть глаза. К тому же цензоры, пропуская сомнительные издания, поддавались на уговоры (и уж тем более на взятки). Охотно брал подношения Илья Пузыревский, сотрудник Киевского цензурного комитета, – через него прошла львиная доля украинских книг в первой половине 1870-х годов.

Украинофилы осмелели, объявив “антракт” в истории своего движения законченным. Теперь ведущую роль среди них стал играть Михаил Драгоманов – молодой амбициозный историк. В начале 1870-х Драгоманов, профессор древней истории Киевского университета, долго жил в Европе, изучая среди прочего и межнациональные отношения на континенте. Постепенный рост числа украиноязычных изданий в России он приветствовал как добрый знак и верил, что реформы Александра II ускорят развитие гражданского общества. Но вскоре сам Драгоманов станет мишенью новой атаки на украинофилов.

Как и в 1863 году, дорогу запретительным мерам расчищал Катков. В феврале 1875 года он поместил в “Русском вестнике” большую статью Николая Ригельмана, главы Киевского славянского благотворительного общества. Автор подверг безжалостной критике работу Драгоманова, изданную в Галиции под названием “Литература российская, великорусская, украинская и галицкая”. В этом тексте Драгоманов предложил развивать наряду с общерусским литературным языком и высокой культурой также великорусский и малорусский литературные языки. Ригельман заподозрил двойную игру.

Он обвинил Драгоманова в том, что подобная дымовая завеса нужна только для того, чтобы продолжать развивать отдельный малороссийский язык и культуру: “Вы, господа украинофилы, так печалуетесь о вашем народе; вы боитесь его невежества, вы хотите его просвещать, и для этого выбираете такую окольную дорогу – хотите выковать его наречие в литературный научный язык, хотите создавать для этого целую литературу, которая бы его обособила от шестидесятимиллионного русского народа, то есть хотите создать для него в русском мире духовный партикуляризм” 10. Ригельман заключал: “Что же касается истинных русских, а равно и славян, понимающих сколько-нибудь свою пользу, то они должны бороться с вами изо всех сил” 11.

И они боролись. В мае 1875 года, через три месяца после этой публикации в “Русском вестнике”, товарищ министра народного просвещения написал попечителю Киевского учебного округа и запросил имена преподавателей-украинофилов. К письму прилагались тексты Драгоманова и Ригельмана. В результате первого уволили из Киевского университета. Но Михаил Юзефович, отставной чиновник министерства просвещения и бывший военный, жаждал окончательной победы, как и другие киевляне общерусского направления. Юзефович обратился прямо к главе Третьего отделения генералу Александру Потапову. Что бы он ни написал в том письме (а оно до сих пор не найдено историками), его слова произвели большое впечатление на шефа тайной полиции, который доложил о своих опасениях царю. В августе 1875 года Александр II велел учредить специальное совещание для обсуждения деятельности украинофилов и издания литературы на украинском языке. Наряду с Потаповым, обер-прокурором Синода, министрами внутренних дел и просвещения в этом органе нашлось место и Юзефовичу.

В апреле 1876 года совещание занялось подготовкой итогового документа. Деятельность украинофилов сановники оценили как последовательный подрыв единства русской нации. Журнал совещания гласит:

Очевидна и та конечная цель, к которой направлены усилия украинофилов, пытающихся ныне обособить малоруссов медленным, но до известной степени верным путем обособления малорусской речи и литературы. Допустить создание особой простонародной литературы на украинском наречии значило бы положить прочное основание к развитию убеждения в возможности осуществить в будущем, хотя, может быть, и весьма отдаленном, отчужение Украины от России. Относясь снисходительно к развивающемуся ныне поползновению обособить украинское наречие путем возведения его в степень языка литературного, правительство не имело бы никакого основания не допустить такого же обособления и для наречия белоруссов, составляющих столь же значительное племя, как и малороссы. Украина, Малороссия и Западная Россия, населенная белоруссами… составляют одно неразрывное и единое с Россией великое политическое тело 12.

Совещание пришло к таким выводам под влиянием идей, впервые высказанных в 1863 году Михаилом Катковым. Он понимал украинофильское движение как плод польской интриги и угрозу целостности Руси – напрямую и в виде дурного примера, подаваемого белорусам. Мнение Каткова возобладало среди либералов и прагматиков в правительстве империи. Не только славянофилы вроде Погодина и журналисты националистического толка вроде Каткова, но и ключевые министры правительства сплотились ради защиты единой общерусской нации.

18 мая 1876 года, во время отдыха в германском курортном городке Бад-Эмс, царь одобрил документ, подготовленный совещанием и вошедший в историю под именем Эмского указа. Указ начинается словами: “В видах пресечения опасной в государственном отношении деятельности украинофилов…” 13Запреты, введенные Валуевским циркуляром, стали постоянными, и к ним добавились новые. Запрещался ввоз изданий на украинском языке в империю. Публикация не только религиозной, учебной и прикладной литературы для народа, но и художественной для высших слоев общества попала под жесткие ограничения (хоть и не безусловные – особенно для изящной словесности). Барьер для развития украинской литературы воздвигали на всех уровнях. Книги на украинском языке подлежали изъятию из школьных библиотек. Печатным словом в этот раз не ограничились – под запрет попали “сценические представления, тексты к нотам и публичные чтения (как имеющие в настоящее время характер украинофильских манифестаций)” 14. Исключение делали для публикации исторических памятников и народного творчества, но последнего – только в русской орфографии.