Сергей Плохий - Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации [c 1470 года до наших дней]

Неудивительно, что к Грушевскому и его сторонникам в Думе благожелательно относились представители других нерусских регионов империи. Так украинские депутаты присоединились к парламентскому Союзу автономистов-федералистов, в который вошли представители разных народов. Это была любопытная группа, объединившая широкий спектр политических сил от русских казаков-автономистов, которые настаивали на правах регионов независимо от национальности, до нерусских федералистов, стремившихся к федерации национальностей в рамках Российской империи. Польские депутаты, устроив собственный круг (kolo), требовали автономии для бывшего Царства Польского. Грушевский был готов последовать их примеру. Он подготовил парламентскую резолюцию об украинской автономии, но не успел ее представить – имперские власти распустили первую Думу 8 июля 1906 года, всего через 72 дня после открытия.

Царь счел идеи и действия депутатов пагубными. “Выборные от населения, вместо работы строительства законодательного, уклонились в не принадлежащую им область и обратились к расследованию действий поставленных от Нас местных властей, к указаниям Нам на несовершенства Законов Основных, изменения которых могут быть предприняты лишь Нашею Монаршею волею” 7, – гласил манифест императора о роспуске Думы. Украинские депутаты смогли сформировать новый клуб из 47 человек в недолговечной II Думе (февраль-июнь 1907 года), где снова подняли знамя украинской автономии. Но II Дума протянула недолго – царь счел ее еще менее приемлемой, чем первую, а изменение избирательного законодательства, сопровождавшее роспуск Думы, благоприятствовало крупным помещикам и затрудняло избрание депутатов-украинофилов, которых часто поддерживали крестьяне.

В III (1907–1912) и IV (1912–1917) Думах украинских объединений уже не было. Это положило конец не только украинским автономистским планам, но и более скромным попыткам вывести украинский язык в публичную сферу. В 1908 году Дума большинством голосов отклонила предложение ввести его в систему начального образования, а в 1909-м не разрешила вести на нем судебные заседания. Украинским активистам оставалось лишь работать с другими партиями и через них – если не для продвижения своей повестки, то хотя бы для защиты достижений революционного периода. Они возлагали надежды в основном на конституционных демократов (кадетов) – партию либеральных представителей русской городской интеллигенции.

Кадеты пользовались значительной поддержкой польской и еврейской интеллигенции в западных приграничных землях. Более того, они были единственной партией, открытой для автономистских устремлений меньшинств. Партия была популярна в украинских губерниях, и многие проукраинские активисты вступили в ее ряды. Но программа партии, опубликованная в Киеве в 1905 году, не упоминала ни Украины, ни украинского вопроса. Вместо этого она декларировала право всех народов на свободное культурное самоопределение. Кадеты были готовы принять стремление к автономии поляков и финнов, но дистанцировались от аналогичных ожиданий украинцев и других народов.

В ряде полемических статей, опубликованных в 1911 и 1912 годах, Петр Струве, один из предводителей партии, сформулировал свою позицию по украинскому вопросу – и, как полагали многие, позицию всей партии. Полемика началась с ответа Струве на статью сионистского лидера, уроженца Одессы Владимира Жаботинского, раскритиковавшего отношение Струве к Российской империи как к русскому государству-нации. По словам Жаботинского, великороссы составляли всего 43 % населения страны, и Россия представляла собой не что иное, как многонациональную империю. Струве, включавший украинцев и белорусов в один народ с великороссами, не согласился: для него главную роль играла не национальность, а культура, и он считал, что нация в России еще пребывает в стадии развития – как в США и Великобритании. Русскую нацию, в представлении Струве, должна была скреплять не этническая принадлежность, а русская культура. Струве настаивал на том, что эта культура была не великорусской, а общерусской, и поэтому ее ядро составляли малороссы, белорусы и великороссы.

Украинские активисты, приветствовавшие отказ от концепции общерусского языка в “Записке” Академии наук, в видении Струве встретили новое препятствие развитию своей нации. В мае 1911 года Струве опубликовал в своем журнале “Русская мысль” письмо давнего знакомого, Богдана Кистяковского, известного украинского правоведа, который, вопреки взглядам самого Струве, отстаивал своеобразие украинского языка и культуры. В январе 1912 года Струве ответил Кистяковскому, подробно изложив свои воззрения:

Я глубоко убежден, что – наряду с общерусской культурой и общерусским языком – культура малорусская или украинская есть культура местная, или областная. Это положение “малорусской” культуры и “малорусского” языка определилось всем ходом исторического развития России и может быть изменено только с полным разрушением исторически сложившегося уклада не только русской государственности, но и русской общественности 8.

Далее он определил угрозу более точно:

Разногласие это таит под собой огромную культурную проблему, чреватую – если интеллигентская “украинская” мысль ударит в народную почву и зажжет ее своим “украинством” – величайшим и неслыханным расколом в русской нации, который явится, по моему глубочайшему убеждению, подлинным государственным и народным бедствием 9.

Хотя Струве и предостерегал от такого сценария, он не считал его вероятным. Структуру имперской культуры он представлял двухуровневой: верхний уровень должен был обслуживаться общерусским языком и культурой, нижний – местными культурами, в том числе малорусской. Для украинской и белорусской культур Струве видел два возможных варианта: они могли остаться локальными либо развиваться в высокие культуры. Но сам Струве считал первый вариант более реалистичным. Он утверждал, что украинская и белорусская высокие культуры еще не получили необходимого развития, но все же на украинском и белорусском языках можно было бы вести обучение в начальной школе, а затем ученики могли бы приобщиться к высокой культуре и высшему образованию через русский язык.

Для украинских активистов это был возврат в прошлое – к первому десятилетию после принятия Эмского указа. Тогда Михаил Драгоманов рассматривал роль украинского языка в системе народного просвещения как вспомогательную по отношению к русскому – и Струве с радостью представил некоторые из своих аргументов как выводы из идей Драгоманова об общерусском языке и общерусской культуре. Но те времена, когда украинские активисты соглашались на подчиненное положение своего языка и культуры, прошли. Эмский указ утратил силу, и позиция Струве начала мешать тем лидерам кадетской партии, которые рассчитывали на поддержку украинофилов. Поэтому они официально заявили, что не приемлют концепцию общерусской культуры, представленную Струве, и она – лишь его частное мнение.