Михаил Вострышев - Русский Гамлет. Трагическая история Павла I

Весна в Петербурге по древнему счислению началась 9 марта, когда солнце вступило в знак Овена, и день стал равен ночи. В ночь с 10 на 11 марта императору снилось, что на него натягивают с неимоверным усилием узкий парчовый кафтан, и он проснулся от воображаемой боли. В этот день пропала его верная собака, никогда раньше не отлучавшаяся от хозяина. Несмотря на нехорошее предчувствие, за вечерним столом Павел I был весел. («Когда веселость на меня найдет, — признавался император, — всегда вперед будут печаль».) После ужина, посмотрев на себя в зеркало, государь вдруг обмолвился придворным: «Я вижу себя в нем с шеей на сторону». Это случилось за полтора часа до цареубийства.

Петр Алексеевич фон дер Пален родился в Курляндии. Во время переворота 1762 года он был капралом конной гвардии, принявшей участие в свержении Петpa III. Участвовал в шведской войне 1788 года, за которую был награжден чином генерал-майора, Георгием III степени и Анненской лентой.

В 1796 году Петр Алексеевич был назначен курляндским генерал-губернатором, но вскоре за почести, оказанные в Риге высланному Павлом из Петербурга Платону Зубову, уволен в отставку.

В 1798 году из отставки произведен в генералы от кавалерии, назначен вторым петербургским генерал-губернатором, заменив сверх меры ретивого Николая Архарова.

Увлекающийся Павел обрушил на Палена поток милостей и доверия: пожаловал орденом святого Андрея Первозванного, возвел в графское достоинство, назначил на должности первоприсутствующего в коллегии иностранных дел и главного директора почт, одаривал землями и мужиками.

Граф Пален осторожно шутил при дворе, никогда никого не порицал и не защищал, в делах был энергичен, всем казался неопасным служакой и неуклонно двигался к новым чинам и высшей власти.

У Петра Алексеевича совсем не было врагов! Власть его была почти столь же безгранична, как императора, его звали Ливонским визирем. Но Павел, заняв трон, нажил себе огромное число врагов среди высшего дворянства. Пален же числился в друзьях и у Павла, и у Кутайсова, и у цесаревича Александра Павловича, и у императрицы Марии Федоровны.

Многих располагало к нему открытое добродушное лицо, честность, благотворительность. Граф был ровно дружелюбен со всеми придворными, превосходно скрывая от них свои мысли и чувства, всегда оставаясь непроницаемым для чужого взора. Если же Петру Алексеевичу пеняли на строгость и подчас идиотизм его приказов, он грустно вздыхал и разводил руками: не моя, мол, воля. Он прикидывался простачком, которым все вертят, как хотят, хотя чаще было наоборот.

Граф не забыл и не простил Павлу ничего: ни своей унизительной отставки, ни императорского превосходства, ни пренебрежения дворянским сословием в угоду подлому люду. Петр Алексеевич жаждал полноты власти, он хотел стоять над троном, как советник, превосходящий умом государя. А ему отвели место полицмейстера, которым по настроению помыкает безумный монарх. И Пален с умыслом приводил в исполнение с превеликой точностью все жестокие и необдуманные распоряжения Павла, отданные в минуты гнева.

Другой заботой Петра Алексеевича было распускать слухи, что Павел собирается жениться на княгине Гагариной, что старших сыновей он решил заточить в темницу, а Марию Федоровну постричь в монастырь, что наследником он уже тайком назначил не то младенца Михаила, не то племянника Евгения Вюртембергского, что Семеновский полк, за любовь к великому князю Александру Павловичу, скоро будет разослан по сибирским гарнизонам. И самое замечательное: Пален никогда не пускал пустой слух, а выбирал лишь тот, к которому доверчивые и боязливые за себя придворные могли подтянуть несколько достоверных улик. Услышав от графа новость, они на следующий день убеждались, что император посетил княгиню Гагарину, грубо разговаривал с женою и старшими сыновьями и ласкал племянника, обругал на вахт-параде Семеновский полк.

Наконец, выждав, как поступал и Кутайсов, подходящую минуту, Пален завел с императором разговор о давно задуманном:

— Вашему величеству угодно было наказать исключением из армии весьма значительное количество офицеров. Среди них много и таких, что исправились и хотели бы доказать вам свою преданность, если бы им выпало счастье вернуться в армию.

— Ты прав, я был жесток со многими. Так говоришь, они просятся вновь на службу? — Павлу было приятно услышать, что опальные военные не сердятся на него. — Что ж, я их всех прощаю и разрешаю тотчас принять в армию.

Первого ноября 1800 года, по наущению Палена, Павел издал манифест, которым разрешил всем уволенным и исключенным вновь вступить на службу, но при условии лично явиться в Петербург.

Со всех губерний потащились пешком или на долгих оскорбленные и обнищавшие офицеры, с умилением вспоминавшие веселые времена Екатерины, когда они получали верное жалование лишь за то, что получили в день своего рождения звание дворянина. Столица с началом нового года наполнилась полуголодными недовольными военными.

Конечно, манифест принес и много хорошего. Вновь в Сенате появился Державин, вернулся из ссылки Нелединский, офицеры с боевыми шрамами и Георгиевскими крестами вновь понадобились Отечеству. Но… Вернулись Зубовы. Платон и Валерьян, при содействии Палена, были назначены шефами кадетских корпусов, Николай Зубов — обер-шталмейстером. Прибыл из своих литовских поместий расчетливый граф Беннигсен.

Павел радовался всепрощению, хотя предчувствие беды все туже сковывало его разум. Первого февраля 1801 года он внезапно переселился из ненадежного Зимнего дворца в нововыстроенный Михайловский замок.

— В бывшем на этом месте Летнем дворце я родился, здесь хочу и умереть — объяснил император свой поспешный переезд.

«Государь может теперь чувствовать себя в полной безопасности», — рассуждали многие.

И, правда, вокруг Михайловского замка был сооружен бруствер, водяной ров, одетый гранитом. Проникнуть внутрь можно было лишь по четырем мостам, которые с сигналом вечерней зори поднимались, и ночью по неотложным делам придворные ходили по небольшому мостику, бдительно охраняемому. На главной гауптвахте внутри замка всегда дежурила рота со знаменем. В бельэтаже был выставлен внутренний караул. Гарнизонная служба в замке отправлялась как в осажденной крепости.

«Разве стены спасут, если люди начнут?» — туманно выражались наиболее разумные.

И, правда, недовольные Павлом офицеры стали устраивать в домах неподалеку от Михайловского замка маленькие рауты. Слухи, что государь дерется палкой, ссылает целые полки в Сибирь и, больной разумом, задумал превратить Россию в большую прусскую казарму, становились все настойчивее. Ближайшие друзья Павла — графы Ростопчин и Аракчеев — были сосланы государем за небольшие провинности в далекие деревни. Третий, преданнейший друг, граф Кутайсов, сдружился с князем Зубовым после того, как Платон пообещал взять в жены его дочь.