Михаил Вострышев - Русский Гамлет. Трагическая история Павла I

Император Александр I на следующий день после убийства отца не пришел в ужас от содеянного, не повинился перед народом за невольный грех своего молчаливого согласия с убийцами. Он громогласно возвестил, что отныне Россия будет жить по заветам его самодержавной бабки. Эти кощунственные слова над еще неостывшим телом помазанника Божия восторженным ликованием приветствовали окружившие нового императора убийцы его деда и отца. Придворные вельможи и гвардейские офицеры с этого дня без всякого стеснения стали распускать пакостные слухи об убиенном императоре».

В числе немногих русских дворян, не поддавшихся этому лицемерному соблазну, был московский поэт Иван Дмитриев. «Пусть судит его потомство, — заявил он, — от меня же признательность и сердечный вздох над его прахом».

Наполеон отозвался на кончину Павла I словами: «Это страшное событие поразило ужасом всю Европу». Его приводила в негодование «дерзкая откровенность, с которой русские давали о нем подробности при всех дворах». [20] О цареубийстве.

Гете 7 апреля 1801 года (26 марта по российскому летосчислению) записал в дневнике: «Фауст. Смерть императора Павла».

Была студеная зима 1796 года. Столица была неузнаваема. Вступив на престол с предубеждением против всех екатерининских порядков, Павел I с поразительной поспешностью принялся заводить новые. Гатчинское управление должно было послужить образцом для управления Россией.

Прежде всего, было запрещено носить круглые шляпы, отложные воротники, сапоги с отворотами. Всем предписывалось употребление пудры для волос, косичек, волосы следовало зачесывать назад, а не на лоб. Пешеходам и едущим было приказано останавливаться на улице при встрече с императорской фамилией, причем сидящие в экипажах должны были выходить для поклона.

Наступившая вдруг крутая перемена повергла всех в печаль и уныние.

Сидя за утренним чаем в холодный зимний день в своей квартире на Гороховой улице, известный поэт того времени Иван Иванович Дмитриев с нескрываемым удовольствием просматривал лежащий перед ним приказ. «Семеновского полку капитан Дмитриев 1, — стояло в приказе, — увольняется в отставку с награждением чином полковника, с мундиром и пенсией».

— Cлава Тебе, Господи! Освободился таки! — громко воскликнул поэт, довольно видный мужчина, лет около пятидесяти. — Нечто мне при нынешних строгостях возможно проходить службу?!

Гатчинский дворец при императоре Павле I

На дворе трещал мороз, солнце красным шаром стояло на небе.

— Теперь вот сидишь дома, трубочку покуриваешь, — продолжал вслух рассуждать Иван Иванович. — А там, на вахтпараде зуб на зуб не попадает. Да еще того и жди, в Сибирь угодишь!..

Уютно устроившись в покойном кресле, он незаметно задремал…

— Здесь проживает отставной полковник Дмитриев? — вдруг услышал он за дверями разбудивший его голос.

Отворилась дверь, и в комнату вошел полицмейстер Чулков.

— Вы, сударь, будете отставной полковник Дмитриев?

Поэт молча поклонился.

— По высочайшему его величества повелению приказано вам немедленно вместе со мною явиться во дворец… Да, прошу, сударь, поторопиться!

Дрожащими от страха руками надел Дмитриев свой новый полковничий мундир, и вместе с полицмейстером вышел из комнаты.

В сенях уже был поставлен часовой.

У ворот стояла полицмейстерская карета, в которую Чулков и усадил полковника.

«Господи, Боже мой! — думал про себя несчастный. — Что со мной будет? Вот тебе и отставка, вот тебе и отдохнул!».

Карета быстро неслась и вскоре остановилась на углу адмиралтейства, против первого дворцового подъезда. Выскочив из кареты, полицмейстер сказал:

— Ждите меня здесь, сударь! Я скоро вернусь.

С этими словами он побежал и скрылся в дворцовом подъезде.

Прижавшись в уголке, бедняга полковник мог созерцать красивое зрелище вахтпарада, происходившего на площадке перед дворцом. Но это зрелище, хотя и совершенно новое для него, было ему крайне неприятно. К тому же был жестокий мороз, а он сидел в карете в одном мундире и тонком канифасовом галстуке. Бедный полковник напрасно ломал себе голову, стараясь отгадать причину столь внезапного и необыкновенного происшествия… [21] Канифас — хорошая парусина

В это время в подъезде показался полицмейстер и махнул платком. Карета подъехала.

— Выходите, сударь!

Дрожа от холода и страха за неизвестное будущее, бедняга поскорее вскочил в теплый подъезд, и вдруг столкнулся со своим сослуживцем штабс-капитаном Лихачевым. Лихачев наклонился к нему и тихо спросил:

— Не знаете, зачем нас привезли?

— Прошу не разговаривать и помнить, что вы сейчас предстанете перед государем! — вмешался следивший за ними полицмейстер.

Сослуживцы смущенно замолчали.

— Пожалуйте за мной! — пригласил их Чулков и стал подниматься по лестнице.

Думая, что их проведут пустыми комнатами мимо часовых прямо в кабинет государя, Дмитриев и Лихачев шли довольно спокойно. Но с первых же шагов во внутренние покои они были поражены неожиданным зрелищем. Масса военных и статских чиновников, вельможи, придворные в расшитых золотом мундирах стояли вдоль анфилады комнат, по которым им пришлось идти.

В самом конце анфилады стоял государь, окруженный офицерами и генералами. Это была комната, где обыкновенно отдавались пароль и императорские приказы, так называемая «приказная комната».

Вновь вошедшим император приказал встать против себя. Затем, обращаясь ко всем присутствующим, громко произнес:

— Неужели между вами, господа, я имею изменников?

Мгновенно все зашумели, задвигались. Послышались восклицания:

— Нет, государь! Между нами нет изменников! Мы рады умереть за тебя!

Ни живы, ни мертвы, стояли Дмитриев с Лихачевым. Они смутно догадывались, что изменниками император считает почему-то их. Но, не зная за собой никакой вины и увлеченные общим порывом, они тоже принялись громкими криками выражать свои верноподданнические чувства.

Император Павел был тронут до слез этим общим порывом в изъявлении верности. Но затем вдруг вынул и стал читать письмо, лежавшее до того у него в шляпе:

— «Всемилостивейший государь, смиренный раб твой, по верности своей доносит, что Семеновского полку полковник Дмитриев и оного же полку штабс-капитан Лихачев замыслили посягнуть на твою жизнь…»

— Имени не подписано, — продолжал Павел, — но я поручил военному губернатору отыскать доносчика.

Затем, обращаясь к стоявшим в полнейшем отчаянии семеновцам, он добавил: