Михаил Вострышев - Русский Гамлет. Трагическая история Павла I

— Ему на руки я вас отдаю. Хотя мне и приятно думать, что все это клевета, но со всем тем я не могу оставить такой случай без уважения. Господа! Должен ли я сему верить? — со слезами в голосе обратился Павел ко всем присутствующим.

При виде плачущего государя в комнате раздались рыдания; все бросились к нему, стали целовать его одежду…

Когда все, наконец, успокоилось, и все пришло в прежний порядок, Павел отпустил Дмитриева и Лихачева, ласково поклонившись им на прощанье.

Военный губернатор Архаров кивнул им головой, и они вышли из комнаты.

— Что теперь будет с нами? — шепнул Дмитриев Лихачеву.

— Да, по всей вероятности, в Сибирь прогуляемся, — мрачно ответил тот.

В передней комнате Архаров сдал обоих сослуживцев полицмейстеру, который и отвез их в дом военного губернатора.

«Вот тебе и вышел в отставку», — подумал несчастный Дмитриев, очутившись под арестом.

Однополчане окончательно упали духом, и первый день ареста провели, молча забившись по углам, думая каждый про себя невеселые думы.

На другой день рано утром дежурный по караулу офицер сообщил им приятную новость.

— Радуйтесь, господа! Доносчик-то ваш нашелся.

И. заметив просиявшие лица заключенных, продолжал:

— Наш Архаров от природы сметливого ума и опытный в полицейских делах человек. Он сделал распоряжение немедленно забрать и пересмотреть все бумаги, какие найдутся у ваших служителей, не забыв перешарить и все их платье… Что же вышло, как вы думаете?

Офицер сделал паузу.

— Рассказывайте! Не томите! — закричали в один голос Дмитриев с Лихачевым.

— В сюртучном кармане одного из слуг вашего брата, — обратился офицер к Лихачеву, — было найдено письмо. Слуга в заготовленном в деревню к отцу и матери письме уведомляет своих родителей о разнесшемся слухе, будто всем крепостным будет дарована свобода. И заканчивает свое письмо парень тем, что если это не состоится, то он надеется получить вольную и другим путем… Так вот вы и сообразите, в чем тут дело!..

Ободрив арестованных, дежурный по караулу раскланялся и ушел.

Дмитриев и Лихачев почувствовали себя значительно бодрее и настолько успокоились, что могли даже заснуть. В первую же ночь от неизвестности своего положения они не могли спать. Дня через два офицеры были приглашены к военному губернатору.

— Ну, что, господа! Как вы себя чувствуете? — весело спросил входивших к нему Архаров.

Дмитриев промолчал, но Лихачев нашелся.

— Надеемся на милость государя, — ответил он.

— И не обманет вас эта надежда! — довольный ответом Лихачева, сказал Архаров. — Подразумеваемый в доносе еще не признается, но изобличается в том своим родным братом, который застал его дописывающим на листе бумаги императорский титул. Изобличается он также работницей, при которой старший брат отталкивал его от стола, чтобы тот не мешал ему писать… Государь император, — добавил, прощаясь, военный губернатор, — приказал мне уверить вас обоих, что вы будете здесь продержаны не более двух-трех дней. Приказано доносчика, несмотря на его запирательства, предать суду уголовной палаты.

Затем Архаров отпустил невольных обитателей своего дома, а сам поехал во дворец на прием к государю.

Арестованные офицеры вернулись в свое помещение, пообедали и, поговорив немного, легли отдохнуть. Они не заметили, как вдруг крепко уснули…

— Вставайте, немедленно вставайте! — послышался чей-то возглас.

Проснувшиеся офицеры испуганно вскочили. Перед ними стоял полицмейстер Чулков.

— Приказано вам немедленно явиться во дворец! Император примет вас после вахтпарада.

Офицеры поспешно оделись и отправились в сопровождении Чулкова во дворец, где были снова приняты императором в «приказной комнате».

— С удовольствием объявляю вам, — обратился государь к окружавшим его генералам и офицерам, — что господа полковник Дмитриев и штабс-капитан Лихачев оказались, как я ожидал, совершенно невинными. Клевета обнаружена, и виновный предан суду.

Не смея верить своему счастью, стояли радостные семеновцы.

— Подойдите! — продолжал, приветливо улыбаясь, император. — Поцелуемся.

Дмитриев, не сознавая, что делает, машинально двинулся вперед и хотел, по этикету того времени, встать на одно колено. Но Павел не допустил его до этого, обнял и поцеловал в щеку. Лихачев шел за Дмитриевым и успел уже, как следовало, преклонить колено.

Павел, заметив это, бросился поднимать его и громко сказал:

— Встаньте скорее, сударь! А то подумают, что я вас прощаю.

Лихачев смущенно поднялся и стоял, не зная, что делать.

Император подошел к нему, ласково обнял и сказал, обращаясь к Дмитриеву:

— Его я не знаю, а твое имя давно мною затвержено. Кажется, без ошибки могу сказать, сколько раз ты был в адмиралтействе на карауле. Бывало, как не получу рапорт, все Дмитриев да Дмитриев.

Затем император пригласил обоих невинно пострадавших к обеденному столу, за которым был очень весел. Обласканные государем, Дмитриев и Лихачев вернулись домой, но долго не могли забыть случившееся с ними. Через несколько лет, сидя уже в деревне, Дмитриев задал себе вопрос: имеет ли он что-нибудь против государя? И в ту же минуту сам себе ответил, как говорит в записках:

«Сколь я не был поражен в ту минуту, когда внезапно увидел себя выставленным на позорище всей столицы, но ни тогда, ни после, не восставала во мне мысль к обвинению моего государя. Напротив того, я находил еще в таковом поступке его что-то рыцарское, откровенное и даже некоторое внимание к гражданам. Без сомнения, он хотел показать, что не хочет ни в каком случае действовать подобно азиатскому деспоту, скрытно и самовластно. Он хотел, чтобы все знали причину, за что взяты под стражу сограждане, и ровно причину освобождения. По крайней мере, так я о том заключил и от того-то, быть может, я и сохранил всю твердость духа в минуту испытания».

А. Клавин

Бывший прокурор Псковской Верхней расправы отставной капитан Петр Степанович Сумароцкий в городе Пскове 28 декабря 1798 года праздновал свои именины. Выпить он всегда любил, в этот же день выпивал по несколько чарок с каждым знакомым, приходившим к нему с поздравлением. Поэтому, когда пришло время садиться за стол с приглашенными к обеду гостями, он уже сильно пошатывался.

Во время обеда нельзя было не пить. Пили за его здоровье, за здоровье его молодой жены Елизаветы Ивановны и за здоровье каждого из гостей. К концу обеда хозяин был совершенно пьян. Встав из-за стола, он добрался до кресла, грузно шлепнулся в него и, подперев голову рукой, задумался. Вообще, несмотря на шумное веселье, он был все время мрачен. Заметно было, что его угнетает какая-то неотвязчивая мысль.