Михаил Вострышев - Русский Гамлет. Трагическая история Павла I

— Кто стучит?

— Адъютант генерала-фельдмаршала Тургенев прислан по именному его императорского величества повелению.

За воротами опять все стихло. Но минут через пять в окнах засветились огни, щелкнул замок, загремели железные засовы и со скрипом открылись тяжелые ворота. Кибитки и сани въехали на широкий двор. Тотчас заскрежетали на ржавых петлях ворота, загрохотали, запирая их, засовы. Невольная дрожь пробежала по спине Тургенева. «Коли сюда попадешь, — подумал он, — назад уже не выскочешь».

Михайловский замок. 1801

Около широкого крыльца три гварда (стражника узников) держали фонари с зажженными свечами. Еще человек двадцать стояли наготове рядом. На крыльце показался хмурого вида худой старик. Это был сам начальник Тайной канцелярии действительный статский советник Владимир Михайлович Чередин. Его знала вся Москва, как великого постника и любителя читать в церкви «Апостол».

— Вы сдаете привезенных? — спросил он Тургенева, прочитав сопроводительную бумагу.

— Нет, я их не видел еще, — отвечал Тургенев. — Вот два фельдъегеря, привезшие их. Они вам их сдадут.

— К делу! — важно скомандовал Чередин.

Гварды бросились к кибиткам, мигом развязали рогожи и вытащили из каждой повозки по одному человеку.

— Кто они таковы? — вполголоса спросил Чередин фельдъегерей.

— Нам неизвестно, ваше превосходительство.

— Понимаю-с, понимаю, — пробормотал Чередин.

— Дело подлежит глубочайшей тайне и розысканию! — обратился он к Тургеневу.

По крутой, с нависшими сводами лестнице арестантов повели в приемную. Здесь Чередин осмотрел их, пересчитал и спросил фельдъегерей:

— Все арестанты налицо?

— Должно быть, все. Нам сдали завязанные кибитки и велели как можно скорее везти арестантов в Москву, не сказав, сколько их, ни кто они. Ваше превосходительство изволит знать, нам строжайше запрещено говорить с арестантами и дозволять подходить к ним кому-либо. Мы сами только теперь увидели их.

Чередин помолчал минуты три и со вздохом сказал:

— Сугубая небрежность! Как не преложить мемории о числе арестантов! До звания их мне нет надобности, а счет, сколько отправлено, необходим. В присутствии вашем, господин адъютант, и доставленных арестантов следует составить протокол… Секретаря сюда!

В протоколе не было упущено ничего: час и минуты доставления арестантов, что их оказалось пять человек, но мемории об их числе не приложено, что при обыске у них ничего не обнаружено. Секретарь писал, а гварды тем временем стаскивали одежду с арестантов, подпарывали у нее подкладку, шаря, нет ли под ней чего-нибудь запрещенного — ножа, карандаша, бумаги и т. п. Под конец арестанты стояли посреди зала в чем мать родила.

С невольным ужасом смотрел Тургенев на Чередина и его хлопоты. Этот хмурый старик может сгноить людей в своей глухой тюрьме, и никто не в силах помешать ему, даже фельдмаршал. Ведь Чередин подчиняется только высшему начальству Тайной канцелярии. А где оно находится никто, кроме него, не знает.

Наконец протокол был готов. Все расписались. Чередин передал фельдъегерям расписку в получении арестантов и сказал:

— Вы, теперь, господа, свободны. Вахмистр, проводи господ фельдъегерей и повозки со двора.

Тургенев тоже стал откланиваться. Но старик взял его под руку, мерным шагом отвел в другой конец залы и вполголоса сказал:

— Вас я не могу и не должен выпустить.

Тургенева, как снегом осыпало.

— Да я не арестант! — воскликнул он.

— Я не смею и подумать о сем. Но по разуму особого повеления вы должны быть свидетелем экзекуции.

— Но почему же, Владимир Михайлович? — запротестовал Тургенев. — В повелении сказано, чтобы «наказать в Тайной канцелярии». Вы здесь главный начальник, вы и исполняйте. Какое мне до того дело?

— Сказано: наказать нещадно. Кто же будет тому свидетелем, что они действительно наказаны нещадно ?

— Да мне какое дело до наказания?

— Молодой человек, — возразил Чередин, — не упрямься. В нашем монастыре и генерал-фельдмаршал устава переменить не смеет. Делай, что велят. Хочешь или не хочешь, а при экзекуции будешь, никуда не денешься… Вахмистр, к делу!

По этой команде гварды подхватили двух арестантов и прикрутили их по рукам и ногам к кольцам, укрепленным в полу. Началась экзекуция. За час Чередин так нещадно наказал злополучных арестантов, что ни один не мог стоять на ногах. По окончании пытки Чередин с веселой улыбкой подошел к Тургеневу и сказал:

— Прошу доложить его сиятельству господину генералу-фельдмаршалу, что особое повеление исполнено по долгу присяги во всей точности.

Бедный зимний рассвет уже занимался на небе, когда Тургенев выезжал из Тайной канцелярии. Тяжелые ворота опять скрипели и визжали за его спиной.

Б. Сыроечковский

Воспитатель великого князя Павла Петровича граф Никита Иванович Панин несколько раз выражал Петру III желание, чтобы государь обратил внимание на успехи обучения его питомца и почтил бы своим присутствием экзамен. Но Петр III постоянно отказывался под предлогом, что он «ничего не смыслит в этих вещах». Наконец, вследствие усиленных просьб двух своих дядей, принцев голштинских, император согласился удовлетворить желание Панина, и великий князь был ему представлен. Когда испытание кончилось, Петр III, обратясь к своим дядям, громко сказал:

— Господа, говоря между нами, я думаю, что этот плутишка знает эти предметы лучше нас.

По окончанию курса наук в кадетском корпусе Аракчеев был выпущен офицером в артиллерию и оставлен при корпусе преподавателем, а через несколько лет переведен в гатчинские войска великого князя Павла Петровича. Своим неутомимым трудолюбием и неуклонным исполнением служебных обязанностей он обратил на себя внимание наследника престола, который полюбил его, хотя нередко распекал жестоким образом, преимущественно за неисправности других.

Однажды, когда Аракчееву крепко досталось за упущения по службе караульного офицера, он побежал с горя в церковь, стал молиться, класть земные поклоны и даже зарыдал, чувствуя, что навсегда лишился милости Павла Петровича. В церкви уже никого не было, кроме пономаря, который тушил свечи. Вдруг Аракчеев услышал шаги и, обернувшись, увидел великого князя.

— О чем ты плачешь? — ласково спросил его наследник престола.

— Мне больно лишиться милости вашего императорского высочества.

— Да ты вовсе не лишился ее! И никогда не лишишься, если будешь служить так, как до сих пор. Молить Богу и служи верно, ты знаешь: за Богом — молитва, за царем — служба не пропадают!