Уилбур Смит - Полет сокола [litres]

Робин не могла отвести глаз от его лица, но капитан ни разу не взглянул в ее сторону.

В этот миг в нем было что-то божественное. Суровые классические черты, широкие плечи под белоснежной рубашкой, тонкая талия, перетянутая широким кожаным ремнем, сильные стройные ноги в темных брюках, – казалось, он сошел прямо с Олимпа. Робин готова была молиться на этого человека.

Камачо стянул куртку, обмотал левую руку и сделал пробный выпад – серебристая сталь со свистом мелькнула в воздухе, как крылья стрекозы. При каждом ударе португалец слегка сгибал и разгибал колени, разминая мышцы перед схваткой. Легко ступая по глинистой площадке, он шагнул вперед, стараясь отвлечь и напугать противника обманными движениями ножа.

Лицо Мунго Сент-Джона стало суровым и внимательным, как у математика, размышляющего над сложной задачей. Нож он держал низко, за левой рукой, обмотанной кушаком, и проворно разворачивался, не давая противнику зайти сзади. Робин невольно вспомнила ночь, когда он танцевал на балу в адмиралтействе: такой же высокий и изящный, экономный в движениях, в совершенстве владеющий своим телом.

Зрители притихли и вытянули шеи, ожидая первой крови. Камачо сделал новый выпад, и толпа взревела, как публика на корриде, когда на арену врывается бык. Мунго Сент-Джон, едва заметно шевельнув бедрами, ушел от удара и снова развернулся лицом к португальцу.

Камачо продолжал атаковать. Американец дважды без видимых усилий уклонялся от ударов, но каждый раз немного отступал и в конце концов оказался вплотную прижатым к первому ряду зрителей, словно боксер, загнанный в угол ринга. Пользуясь преимуществом, Камачо шагнул вперед, и в тот же миг, как по заказу, из толпы высунулась нога в грубом сапоге.

Люди стояли слишком тесно, и никто не понял, кто это был, но подсечка сзади едва не сбила американца с ног. Чтобы не растянуться в грязи, Мунго неловко изогнулся, однако не успел он восстановить равновесие, как Камачо ударил его длинным блестящим клинком.

Робин вскрикнула. Хотя Мунго проворно отскочил, по белой рубашке расползлось алое пятно, словно роскошное бургундское вино по обеденной скатерти. Рука капитана дрогнула, нож упал в грязь.

Под яростный рев толпы португалец азартно рванулся вперед, как хорошо натасканный пес за подбитым фазаном. Сент-Джон снова отскочил, зажимая рану и увертываясь от ножа противника. Новый удар Камачо пришелся по обмотанной кушаком левой руке. Лезвие рассекло вышитую ткань почти до самой кожи.

Перейра умело гнал американца к аукционному помосту. Почувствовав за спиной твердое дерево, Мунго вздрогнул, понимая, что попал в ловушку. Камачо ринулся на противника, целясь в живот, его губы хищно раздвинулись, показывая великолепные белые зубы. Капитан Сент-Джон снова отразил нож защищенной рукой, а правой схватил нападавшего за запястье. Мужчины стояли вплотную, напирая друг на друга и покачиваясь взад-вперед, их руки переплелись, как побеги лиан. От усилия из раны хлынула кровь, однако Мунго сумел постепенно развернуть руку португальца, так что острие ножа смотрело уже не в живот, а в ночное небо.

Американец твердо уперся ногами в землю и весь подобрался – его лицо потемнело, челюсти сжались, дыхание с хрипом вырывалось из груди. Рука Камачо медленно поддавалась, на лице отразился страх: теперь нож смотрел прямо на него. Оба противника не сводили глаз со сверкающего лезвия, напрягая все силы.

Острие ножа царапнуло грудь португальца, на коже показалась капелька крови.

Афонсу Перейра, стоявший на помосте рядом с Робин, украдкой потянул из-за пояса пистолет, но не успела она вскрикнуть, как сзади мелькнула тень, и Афонсу уронил руку – над ним возвышалась огромная безволосая фигура, прижимая к виску португальца большой гладкоствольный пистолет. Покосившись снизу вверх на великана, Перейра судорожно вернул оружие за пояс. Робин по-прежнему завороженно следила за схваткой, продолжавшейся у ее ног.

Лицо Сент-Джона налилось кровью и потемнело, мышцы под тонкой рубашкой вздулись буграми. Упершись левой ногой в бревна помоста, он всей своей тяжестью налег на руку противника, сжимавшую нож, как матадор налегает на шпагу, вонзая ее в загривок быка. Камачо сопротивлялся еще миг, потом лезвие снова двинулось вперед и медленно, как питон, заглатывающий газель, вошло в тело. Рот португальца раскрылся в последнем отчаянном вопле, пальцы бессильно разжались, и клинок на всю длину погрузился ему в грудь с такой силой, что перекрестие рукояти с резким стуком ударилось о ребра.

Американец разжал руки и, чтобы не упасть, ухватился за край помоста. Тело Камачо рухнуло ничком в грязь.

Мунго Сент-Джон поднял глаза и впервые взглянул на Робин.

– Ваш покорный слуга, мэм, – пробормотал он и покачнулся, падая на руки подоспевшему Типпу.

Вооруженные матросы с «Гурона» выстроились вокруг. Типпу возглавил отряд, освещая фонарем путь по темным закоулкам.

Мунго Сент-Джон едва держался на ногах, ему помогал идти боцман Натаниэль. Робин наскоро перевязала рану полоской льняной ткани, оторванной от чьей-то рубашки, а из остатков соорудила перевязь для правой руки.

Через мангровую рощу они вышли на берег, вдоль которого стояли бараки. Голые мачты и реи изящного клипера темным силуэтом вырисовывались на звездном небе. На палубе горели фонари и дежурили вахтенные. Типпу окликнул их, от борта тут же отчалил вельбот и быстро направился к берегу.

Мунго взобрался на корабль и со вздохом облегчения рухнул на койку в кормовой каюте, ту самую, которая так запомнилась Робин.

– Они забрали мой саквояж, – сказала она, отмывая руки в фарфоровом тазу, стоявшем у изголовья.

– Типпу! – Мунго взглянул на помощника.

Тот коротко кивнул лысой, покрытой шрамами головой и исчез из каюты.

Мунго и Робин остались наедине. Осматривая рану при ярком свете фонаря, доктор старалась держаться отстраненно, с профессиональным безразличием.

Рана была узкой, но глубокой. Она начиналась прямо под ключицей и уходила в сторону плеча.

– Можете пошевелить пальцами? – спросила Робин.

Мунго поднял руку и погладил ее щеку.

– Да, запросто.

– Не надо, – слабо произнесла она.

– Вы больны. Такая худая, бледная…

– Ничего страшного. Опустите руку, пожалуйста.

Робин невыносимо стыдилась спутанных волос и заляпанной грязью одежды. Лицо ее пожелтело, под глазами растекались темные синяки.

– Лихорадка? – тихо спросил Мунго.

Она молча кивнула, продолжая заниматься раной.

– Странно, – промолвил он. – Из-за болезни вы кажетесь такой молодой, такой хрупкой. – Он помолчал. – И такой прелестной.

– Я запрещаю вам так говорить, – неуверенно сказала Робин.