Уилбур Смит - Полет сокола [litres]

В середине стоял Клинтон, слева и справа – обвинитель и защитник. Прозвучала приглушенная команда, и они двинулись вперед, четко печатая шаг. Двери закрылись, а Робин не успела даже рассмотреть, в ножнах ли оружие, лежащее на столе. Клинтон объяснил ей значение этого обычая. Кортик кладут на стол, когда судьи пришли к решению. Если клинок спрятан в ножны и повернут рукоятью к обвиняемому, значит он оправдан. Обнаженный же клинок, направленный в его сторону, означает, что гнев правосудия обрушился на преступника, которого ожидает решетка для порки, а может, и виселица.

Двери захлопнулись. Капитан Кодрингтон и сопровождающие его офицеры замерли по стойке смирно, устремив взгляд поверх головы адмирала Кемпа. Впереди, в пяти шагах, за длинным гладким столом сидели судьи.

Внутренне сжавшись, Клинтон бросил взгляд на кортик, лежавший на крышке стола. В лучах вечернего солнца, заливавших комнату, голубоватым серебром сверкало обнаженное лезвие. Острие было направлено на подсудимого.

Грудь затопила волна ледяного отчаяния, словно клинок пронзил сердце. Капитан не мог поверить, что вся его жизнь разбита вдребезги, карьера бесславно закончилась, репутация безвозвратно запятнана. Он стоял оглушенный, не видя вокруг ничего, кроме ужасного лезвия, не слыша ничего, кроме голоса адмирала Кемпа.

«Виновен в явном пренебрежении приказами старших по званию.

Виновен в актах пиратства в открытом море.

Виновен в уничтожении собственности, принадлежащей подданным дружественных держав.

Виновен в попрании положений договора между правительством ее британского величества и султаном оманских арабов».

«Это смертный приговор», – подумал Клинтон. Список преступлений был чересчур долгим и подробным, вина слишком серьезна. Наверняка его ждет петля.

Он поднял взгляд от грозного клинка и посмотрел в окно за спинами судей. Высокий ворот мундира сжал горло, как веревка палача.

«Господи, я никогда не боялся смерти, – беззвучно молился он. – Сожалею только об одном: что расстанусь с женщиной, которую люблю».

Лишить человека чести и жизни – достаточная кара, почему он должен лишиться еще и любви? Это предел несправедливости.

– Суд внимательно рассмотрел дело… – Адмирал Кемп искоса взглянул на худого, загорелого и седовласого контр-адмирала, который прибыл на корабле Ост-Индской компании. – А также заслушал и принял во внимание убедительные доводы адмирала Реджинальда Карри и вынес приговор… – Кемп остановился и пожевал губами, ясно показывая, что не согласен с этими убедительными доводами, потом продолжил: – Обвиняемый лишается всех знаков отличия, привилегий и жалованья, соответствующих его чину, выданный ему королевский патент на офицерское звание теряет силу, и он с позором увольняется с военно-морской службы.

Клинтон напрягся в ожидании главного.

– Далее… – Кемп сделал паузу и прокашлялся. – Суд постановляет: обвиняемого заключить в замок, где он будет…

В замке приводились в исполнение смертные приговоры. На парадном плацу за главными воротами при необходимости возводились виселицы.

– …находиться в заключении двенадцать месяцев.

Судьи встали и один за другим вышли из комнаты. Седовласый адмирал поравнялся с Кодрингтоном, губы его тронула легкая заговорщицкая улыбка, и Клинтон впервые осознал, что смерть ему не грозит.

Двери закрылись.

– Всего год, – сказал лейтенант, выступавший обвинителем. – Ни повешения, ни даже порки… щедро, черт побери!

– Ну, поздравляю! – Офицер, защищавший Клинтона, расплылся в улыбке. – Это все Карри, он в свое время командовал эскадрой на западном побережье. Вот уж повезло так повезло!

Клинтон, бледный и онемевший от напряжения, едва держался на ногах, незрячими глазами глядя в открытое окно.

– Пошли, приятель, год пролетит быстро, – тронул его за руку защитник. – А потом никаких больше консервов и сухарей. Ну же, возьми себя в руки!

Навестив миссию своего деда в Курумане, Зуга проходил по двадцать миль в день, изо всех сил подгоняя мулов и носильщиков. Наконец он поднялся на гребень перевала и осадил своего рослого мула. Впереди расстилалась величественная панорама Капского полуострова.

Прямо за перевалом виднелся белесый холм из гладкого камня. Голландские бюргеры называли его «Пеарл» – «жемчужина» – за странный полупрозрачный блеск на жарком капском солнце. Дальше начинались пшеничные поля и виноградники, усеявшие равнину, которая протянулась до Паардеберга – Лошадиных гор, где когда-то бродили стада горных зебр, и Тигерберга – Леопардовых гор. Голландские поселенцы леопарда почему-то окрестили тигром, а зебру называли лошадью.

– Мы почти дома, сержант, – подмигнул майор готтентоту.

– Вон, глядите! – Ян Черут радостно указал на подернутую голубоватой дымкой огромную гору с плоской вершиной, возвышающуюся на южном горизонте.

– Завтра до темноты будем там.

Ян Черут послал горе воздушный поцелуй.

– Откупорьте бутылку и скажите девочкам в Кейптауне, что мама не зря прозвала меня Большой Сигарой!

Его мул слегка повел длинными косматыми ушами и вяло брыкнул.

– Ты тоже это чувствуешь, разрази тебя гром! – расхохотался Ян Черут. – Двигай живее! – Он стегнул животное, и мул, цокая копытами, начал спускаться по крутой каменистой тропе.

Прежде чем двигаться следом, Зуга обернулся. Маленькая побитая двуколка не спеша тащилась позади. Она прошла уже не одну тысячу миль, храня драгоценную слоновую кость и статую из зеленого мыльного камня.

Лишь спустя месяц Робин разрешили нанести визит в замок. Стражник в воротах рассмотрел пропуск и провел молодую женщину в небольшую караульную комнату с белеными стенами и почти без мебели, за исключением трех жестких стульев с высокими спинками.

Робин простояла минут десять, прежде чем низкая дверь отворилась и в комнату, пригнувшись, вошел Кодрингтон. Лицо его поразило Робин особой арестантской бледностью. Морской загар поблек, сменившись желтоватым табачным оттенком, корни волос, не выбеленные солью и ярким солнцем, потемнели.

Клинтон казался старше, выглядел усталым и подавленным.

– Вы одна не покинули меня в беде, – вздохнул он.

Караульный офицер занял третий стул, всем видом показывая, что не прислушивается к разговору. Робин и Клинтон, неестественно выпрямившись, сидели друг напротив друга и поначалу скованно обменивались вежливыми вопросами о здоровье.

Потом Робин спросила:

– Вы получаете газеты?

– Да. Надзиратель очень любезен.

– Значит, вам известно, что обещал новый американский президент?

– Линкольн всегда был убежденным противником рабства, – кивнул Клинтон.