Уилбур Смит - Полет сокола [litres]

На берегу, помимо колеблемых ветром зарослей папируса, попадались и деревья, в основном изящные пальмы со стволами, напоминавшими винные бутылки.

– Это костяные пальмы, – объяснил Зуга. – Косточки в их плодах похожи на шарики из слоновой кости.

Вдали, за пальмами, на фоне багрового заката показались очертания гор и холмов. Дельта заканчивалась, теперь можно было разбить лагерь на твердой земле, а не на сыпучем белом песке и развести костер из настоящих поленьев, а не из мясистых стеблей тростника.

Зуга обошел часовых, расставленных сержантом Черутом вокруг барж, груженных ценным снаряжением, проследил за установкой палаток, а затем взял свой «шарпс» и направился за пределы лагеря, где начинались травянистые пустоши с отдельными перелесками.

– Я тоже, – подскочил Камачо. – Будем убивать.

– Твое дело – разбить лагерь, – холодно ответил Зуга.

Португалец пожал плечами, оскалившись в неизменной улыбке:

– Я чертовски хорошо разбивать – увидишь.

Едва майор исчез среди деревьев, как улыбка Камачо растаяла, он откашлялся и сплюнул в пыль. Рабочие, толпясь, натягивали брезент на шесты и таскали свежесрубленные ветки терновника, чтобы выстроить вокруг колючую изгородь для защиты от рыскающих в ночи львов и гиен.

Проводник стегнул чью-то голую черную спину:

– Пошевеливайся, мать твою и двадцать семь отцов!

Вскрикнув от боли, рабочий засуетился. Плеть из кожи гиппопотама оставила на блестящих от пота мышцах багровый рубец толщиной с палец.

Камачо зашагал к небольшой рощице, которую Зуга облюбовал для себя и сестры. Палатки уже стояли, а доктор, как всегда по вечерам, осматривала больных. Приближаясь, Камачо увидел, как она встала из-за складного походного стола и нагнулась, чтобы осмотреть ногу носильщика, которому неловкий удар топора чуть не отрубил палец.

Португалец застыл на месте, в горле у него пересохло. С тех пор как экспедиция покинула Келимане, женщина не снимала мужских брюк. Они соблазняли больше, чем даже обнаженная плоть. Камачо впервые видел белую женщину в таком наряде и не мог отвести глаз. Всякий раз, заметив Робин, он исподтишка наблюдал за ней, с жадностью поджидая момент, когда она нагнется и ткань на ягодицах натянется – так, как сейчас. К сожалению, длился вожделенный момент недолго: доктор выпрямилась и стала что-то говорить черномазой девчонке, с которой обращалась скорее как с подругой, чем со служанкой.

Камачо прислонился к стволу высокого дерева умсиса. Устремив на женщину затуманенный взор, он тщательно взвешивал последствия того, о чем мечтал каждую ночь. В воображении все виделось в мельчайших подробностях: каждый взгляд, слово, движение, каждый вздох и вскрик… На самом деле все было не так уж и невозможно, как казалось на первый взгляд. Да, она англичанка и дочь знаменитого миссионера, и это серьезное препятствие… но Камачо имел настоящий нюх на женщин. В ее глазах и полных мягких губах сквозила чувственность, и двигалась она со звериной грацией. Переминаясь с ноги на ногу, португалец глубоко засунул руки в карманы и принялся гладить себя, все более возбуждаясь.

Он прекрасно знал, что красив настоящей мужской красотой: густые черные кудри, шальные цыганские глаза, ослепительная улыбка, сильное, хорошо сложенное тело. Привлекательный, даже неотразимый, он не раз видел, что доктор бросала на него по-женски оценивающий взгляд. Смешанная кровь часто привлекала белых женщин; в проводнике была экзотика, притягательность запретного и опасного, а в сестре майора чувствовалось бесстрашное пренебрежение к общественным условностям… «Что ж, пожалуй, это возможно, – решил Камачо, – едва ли еще представится такой удобный случай: чопорный братец появится через час, а то и позже».

Очередь больных носильщиков иссякла, служанка принесла в палатку чайник с кипятком, и доктор задернула полог.

Камачо следил за этим ритуалом каждый вечер. Однажды масляная лампа отбросила тень доктора на брезент, и он увидел силуэт – женщина спустила неудобные брюки, потом взяла губку и… Португальца пробрала сладостная дрожь, и он решительно оттолкнулся от ствола дерева.

Робин разбавляла кипяток из чайника в эмалированном тазу. Ей нравилась вода погорячее, чтобы кожа краснела, усиливая ощущение чистоты. Вздохнув от приятной усталости, она расстегнула фланелевую рубашку, как вдруг в брезент палатки кто-то поскребся.

– Кто там? – резко спросила доктор.

Узнав тихий голос, она тревожно вздрогнула:

– Что вам нужно?

– Хочу с вами поговорить, миссус.

– Не сейчас, я занята.

Этот мужчина вызывал у нее отвращение и в то же время привлекал. Робин не раз ловила себя на том, что разглядывает его как красивое, но ядовитое насекомое. Ее раздражало, что проводник это замечает: к такому наверняка опасно выказывать малейший интерес.

– Приходите завтра. – Она вдруг сообразила, что Зуги в лагере нет, а маленькую Джубу она отослала с поручением.

– Не могу ждать, я заболел.

Деваться было некуда.

– Хорошо, подождите.

Застегнув рубашку, доктор, оттягивая неприятный момент, стала перекладывать инструменты, разложенные на столе. Прикосновение к ним успокаивало, сообщало уверенность.

– Войдите, – наконец решилась Робин и обернулась.

Камачо, пригнувшись, вошел, и она впервые ощутила, как он массивен. Проводник словно заполнял собой всю палатку; его зубы, белоснежные и идеально ровные, светились в полумраке. Робин поймала себя на том, что пялится на него, как цыпленок на танцующую кобру. Он был красив какой-то преувеличенной, фальшивой красотой: пышные черные кудри развевались, взгляд черных глаз обжигал.

– Что случилось? – спросила Робин, стараясь говорить сухо и деловито.

– Я покажу.

– Давайте, – кивнула она, и Камачо расстегнул рубашку.

Его кожа темно-оливкового цвета блестела, как влажный мрамор, а волосы на груди курчавились тугими завитками. Живот поджарый, как у борзого пса, талия по-девичьи тонкая. Робин рассматривала мужское тело, как ей казалось, ровным профессиональным взглядом, хотя не могла не отметить, насколько великолепный образчик стоит перед ней.

– Где? – спросила Робин, и португалец одним движением расстегнул и спустил легкие парусиновые брюки – под которыми ничего не было. – Где? – переспросила она.

Голос дрогнул. До нее наконец дошло, что все это тщательно спланированная ловушка и положение очень опасно.

– Болит здесь? – уточнила Робин хриплым шепотом.

– Да, – тоже шепотом проговорил Камачо, медленно поглаживая себя. – Сможешь помочь?

Он сделал шаг вперед.

– Конечно… смогу, – выдавила Робин, шаря рукой по столу с инструментами.

Она почувствовала укол совести – демонстрируемый орган являл собой настоящий шедевр природы – и обрадовалась, когда под руку попался игольчатый зонд, а не острый как бритва скальпель.