Галина Зеленина - Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность

Почему именно Эмихо сделали козлом отпущения? С точки зрения христианских хронистов, он — «дурной» рыцарь, лишенный рыцарских добродетелей (благородства, щедрости), якшавшийся со сбродом (к тому же отличившимся языческими суевериями — поклонением гусю с козой), повинный в блуде и в нападении на единоверцев-венгров, будто они язычники, и наконец, бесславно побежденный и погибший в Европе, не доходя до Святой земли. Удобная фигура для того, чтобы списать на нее все эксцессы, — гораздо удобнее победоносного предводителя похода герцога Готфрида.

Еврейским же хронистам, неизменно воспроизводящим архетип милостивого к евреям, доброго и справедливого государя, был необходим антипод этого государя, плохой мелкий властитель, тешащий себя ложными амбициями и притесняющий евреев. Нехороший юдофоб, оттеняющий справедливость и юдофилию монарха, — частый персонаж в еврейских исторических сочинениях: им может быть королева, дурной советчик, исповедник короля, епископ и проч. И наконец, учитывая, что еврейские авторы XII века жили в том же окружении, что и их герои, винить во всем одного главного гонителя, к тому же погибшего и неодобряемого самими христианами, было благоразумнее, чем объявлять врагами всех, включая рядовых бюргеров — своих соседей.

Другой тип чрезвычайных ситуаций, когда евреи подвергались угрозам насилия и реальному насилию, а власти проявляли свое покровительственное к ним отношение, стараясь их защитить, или же еврейские авторы старались представить дело в таком свете, — это ситуация ритуального, или кровавого, навета. То есть ложного обвинения той или иной еврейской общины в убийстве христианского ребенка, почти всегда мальчика. Такие наветы появились в Европе во второй четверти XII века, согласно недавним исследованиям, одновременно в Англии и в Германии. Подробнее речь о них пойдет ниже, сейчас же мы рассмотрим конкретно Нориджское дело 1144 года, долгое время считавшееся первым наветом в истории, и позицию светской власти в этой неожиданной и еще необычной ситуации.

Распятие Уильяма Нориджского.

Амвон церкви Св. Троицы в Лоддоне, Норфолк. XV век

Евреи поселились в английском городе Норидже незадолго до обрушившегося на них обвинения и разбирательства — в 1135 году. Они были франкоговорящие, родом, как и прочие английские евреи, из Франции, связанные с местной норманнской знатью и чуждые местному англосаксонскому населению, относившемуся к ним враждебно. Представителями этого населения были родственники 12-летнего Уильяма, обвинившие евреев в издевательствах над мальчиком и его убийстве в Великий пост 1144 года.

Дядя мальчика активно добивался расследования убийства и развития культа невинноубиенного отрока. Культ действительно расцвел: тело Уильяма перезахоронили в соборе, над ним происходили чудеса, в город приезжали паломники — поклониться могиле святого и исцелиться, например, от одержимости демонами. Требовалось житие святого мученика, и прибывший в Норидж уже после событий монах Томас Монмутский двадцать лет трудился и написал «О жизни и страстях св. Уильяма Нориджского» (1150–1173), наш основной, хотя и далеко не достоверный источник по этому делу. Томас старался доказать, что евреи действительно убили мальчика, и объяснить, зачем они это сделали. Но здесь нас интересуют не измышления Томаса, а более прозаическая и более достоверная сюжетная линия — отношения евреев со светской властью и роль короля в расследовании предполагаемого убийства. Мотором следствия помимо дяди отрока, тоже, кстати, клирика, было местное духовенство, заинтересованное в утверждении Уильяма в статусе мученика и святого и в «раскрутке» его культа. Однако епископ, хотя и канонизировал отрока на епархиальном уровне, не торопился огульно обвинять еврейскую общину, но поручил разбирательство церковному суду. И тут евреев решительно взяла под защиту светская власть в лице шерифа — королевского чиновника, ведающего судом и налогами:

…они решили обратиться к шерифу Джону, который по обыкновению был их спасением и их единственным покровителем. И со всеобщего согласия было решено, что наиболее влиятельные из них пойдут к нему. […] И они пришли и сказали, что у них есть великая тайна и они бы хотели поговорить с шерифом наедине. И когда все вышли и Джон махнул им с тем, чтобы они говорили, что хотели, они сказали: «Мы попали в крайне затруднительное положение, и если ты поможешь нам выбраться из него, мы обещаем тебе сотню марок». Он, обрадованный названной суммой, пообещал хранить тайну и оказать им поддержку в этом деле. […]

Слух распространялся во всех направлениях и, когда достиг города, поразил сердца всех, кто слышал его, великим ужасом. […] Большинство говорило, что только евреи могли совершить такое деяние и именно в такое время. […] И серьезность их рвения побуждала их уничтожить евреев, и они бы наложили на них руки, но страх перед шерифом Джоном удерживал их. […]

По приказанию епископа декан Нориджа вызвал евреев и повелел им явиться назавтра и отвечать перед синодом по этому вопросу. Евреи очень испугались и побежали к шерифу Джону, своему единственному защитнику. […] И Джон не позволил евреям идти на синод, а передал через своих слуг епископу, чтобы тот не вязался к евреям и что в отсутствие короля евреи не должны давать ответ на подобные измышления христиан. […]

Поскольку им небезопасно было оставаться в городе, шериф укрыл их в стенах замка [королевского замка, построенного еще Вильгельмом Завоевателем и соседствовавшего с еврейским кварталом, что очевидно было топографическим выражением юридической связи между еврейской общиной и короной], пока их безопасность не была гарантирована королевским эдиктом и они не стали неуязвимы для своих противников.

Мы видим, что король, издавший соответствующий указ (и отклонивший петицию, поданную дядей мальчика через высокопоставленных церковных иерархов), и его представитель, защитивший евреев от церковного суда и обеспечивший им физическое укрытие, недвусмысленно встали на сторону евреев и сочли ужасное обвинение клеветой, возможно, основываясь на неизвестных нам прецедентах. Подобная позиция полностью соответствует букве и духу еврейской политики короны, в которой в середине XII века еще преобладали «защита и покровительство», а не «рабство» и эксплуатация. Но автор жития, убежденный в преступлении евреев или, по крайней мере, обязанный убедить в нем своих читателей, выставляет шерифа корыстолюбцем, который, получив взятку, осознанно решил покрывать убийц и в итоге не избежал возмездия свыше, о котором с удовлетворением и повествует агиограф: