Бен Уилсон - Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации

Парижский фланер был творением журналистов и писателей первых десятилетий XIX столетия. Ранее слово обозначало праздного бездельника, которому нечего делать, кроме как глазеть. Но к 1820–1830-м фланер среднего класса стал персоной с серьезными намерениями. Он символизировал триумф буржуазии, собственников улицы. «Что за необычные вещи можете вы найти, когда знаете, куда идти и как смотреть», – писал Бодлер. «Прогуливаться – это наука», – провозглашал Бальзак, хорошо ощущавший парижскую страсть к фланерству [308] Thompson, 532, n.34; Shaya, 51; Balzac, 1:3. .

Именно это делало Париж уникальным: чувствительность его жителей к повседневному, их умение ценить обычную жизнь в городе и ее особенный ритм. Американские и британские визитеры в Париже приспосабливались к этому ритму, замедляли походку, оставляли сдержанность, учились прямо смотреть на других людей в кафе, на тротуарах и в пассажах. Примерно то же самое мы делаем в незнакомом городе, чей язык нам неведом: пытаемся погрузиться в среду, становясь отвлеченными наблюдателями среди какофонии урбанистической жизни. Английское описание фланера уподобляет этого городского странника только что изобретенной фотографии: «Его разум подобен чувствительной фотопластинке, пустой, готовой отразить любое впечатление, которое только может проявить себя». Современная привычка прятаться за фотокамерой или смартфоном – версия отстраненности фланера, который вроде бы здесь и не здесь, анонимный свидетель, записывающий впечатления и окаймляющий сцену, словно турист. «Фотограф, – писала Сюзан Зоннтаг, – это вооруженная версия одинокого странника, производящего разведку в урбанистическом аду, вуайеристический гуляка, открывающий город как ландшафт чувственных экстремумов» [309] Ten Years of Imperialism , preface; Susan Sontag, On Photography (London, 1979), p. 55. .

Современные живопись, литература, фотография и позже кино испытали влияние фланерства. Самое важное, что это явление помогло нам проникнуть глубже в психологию городской жизни, поставить вопросы относительно современного урбанизма и ответить на них. Но прежде чем мы добрались до этого, мы побывали там, где мир парижских фланеров подвергся жесточайшему нападению.

Вам не нужно подниматься на небоскреб, как во многих других городах, чтобы оценить панораму Парижа и сделать ее удобочитаемой. Поскольку Париж расположен в обширной чаше, то странник, гуляя по улицам, видит горизонтальный урбанистический горизонт, демонстрирующий исторические здания. А с высоты, с холмов Монмартра и Бельвиля или с Эйфелевой башни, можно увидеть роскошный геометрический план улиц – шедевр градостроительства, украшенный зеленью листвы.

Париж, который приковывает внимание таким образом, родился в 1850-х благодаря одному из величайших городских визионеров современности, Жоржу-Эжену Осману. Система кровообращения города засорилась, город требовалось расселить, пустить свет и воздух в темноту и позволить горожанам более свободно передвигаться по метрополису. Европа стояла перед урбанистическим апокалипсисом болезней, революции и социальных переворотов. Начавшийся в местах вроде Манчестера, этот процесс достиг кульминации в Париже.

Привередливый во всем, Осман не был привязан к средневековому Парижу, который он ассоциировал с грязью. Все стороны своей жизни он старался строить на основаниях упорядоченности и чистоты. «Высокий, сильный, энергичный и смелый» человек, Осман был опытным общественным администратором сорока четырех лет, когда его порекомендовали императору Наполеону III в префекты департамента Сена [310] Jordan (1995), pp. 50ff, 166–7; David H. Pinkney, ‘Napoleon III’s Transformation of Paris: the origins and development of the idea’, Journal of Modern History, 27:2 (June 1955), 125–34. .

В 1851 году, столкнувшись с окончанием срока президентства, Наполеон захватил власть, совершив государственный переворот. «Париж – сердце Франции, – объявил он через несколько месяцев. – Позвольте нам приложить все усилия, чтобы украсить этот великий город. Позвольте нам проложить новые улицы, сделать более здоровыми кварталы рабочего класса, где не хватает света и воздуха, и дать благотворному солнечному свету всюду добраться до стен» [311] Patrice de Moncan, Le Paris d’Haussmann (Paris, 2002), p. 28. .

Проект поначалу хромал; но в декабре 1852 года Наполеон провозгласил себя императором. Теперь, обладая абсолютной властью, он мог воплотить свои мечты в жизнь, не опасаясь сопротивления. Когда Осман получил назначение, император показал ему карту Парижа с широкими, прямыми новыми бульварами, проложенными поверх средневековых улиц, показал новые артерии, которые вдохнут жизнь в устаревший Париж. Наполеон III хотел получить современный город, красивый, гигиеничный и простой в обращении, такой, что соответствовал бы императору. И он хотел его быстро.

Возникший в результате Париж был продуктом как имперского могущества Наполеона, так и рационального ума Османа. Он отразил осознанную в то время потребность в мобильности, а также глубокую потребность градостроителя в порядке и единообразии. Обновление города началось с grande croisée de Paris , с перекрестков, предназначенных, чтобы разгрузить движение по направлению восток – запад по Рю де Риволи и Рю Сан-Антуан, также по направлению север – юг по двум новым бульварам, Страсбургскому и Севастопольскому. На Иль-де-ла-Сите, древней колыбели Парижа, Нотр-Дам насильно освободили от сгрудившихся вокруг старых зданий, а бо́льшую часть населения убрали с острова. Освободившееся пространство заняли резиденции муниципальных властей. «Это было потрошение старого Парижа», – писал Осман [312] Jordan (1995), pp. 186ff. .

От Триумфальной арки потянулась звезда из проспектов; три бульвара выросли от современной площади Республики (тогда именовалась Place du Château-d’Eau ); новые улицы соединили железнодорожные вокзалы. Непроходимые, узкие переулки, что образовывали целые районы тут и там, были уничтожены. Многие исторические здания снесли вместе с остальными, ничем не примечательными. Даже древности не пощадили. Сегодня тот, кто поднимается по ступеням церквей Сен-Жерво и Сен-Жак в районе Маре, вероятно, не осознают, что церкви скрывают два последних бугра, известных как monceaux , на которых располагались поселения Меровингов. Остальные monceaux вместе с почти всей исторической и доисторической топографией Парижа были срыты Османом, чтобы создать ровную поверхность для нового города. «Еще неделя или две, и другой лист будет вырван из книги исторического Парижа», – жаловался один из англичан, живших в городе. Хаос из толкавшихся друг с другом зданий, стилей и эпох, столь характерный для городов, уступил место любимому Османом геометрическому порядку, прямым улицам, уставленным рядами одинаковых домов, чьи фасады были выложены характерным для Парижа маслянисто-желтым песчаником [313] Colin Jones, ‘Theodore Vacquer and the Archaeology of Modernity in Haussmann’s Paris’, Transactions of the Royal Historical Society, 6th series, 17 (2007), 167; Ten Years of Imperialism, p. 7; David P. Jordan, ‘Baron Haussmann and Modern Paris’, The American Scholar, 61:1 (Winter 1992), 105ff. .