Владимир Бутенко - Честь дороже славы

– Будет исполнено, Ваше Императорское Величество. Около оного места лес под Егорлыком кончается, и хотя вниз по оному всегда корм и вода хороши были, однако по недостатку леса селению быть там трудно, и по сей причине назначаются форпосты от оной крепости и до самого устья речки Егорлыка. Места под редуты намечены.

– То бишь до границы области Войска Донского? – уточнила императрица. – А как продумана коммуникация?

– Дорога коммуникационная из Моздока может быть прямо на Можары и Цимлянскую станицу, а оттуда через Казанскую станицу и Воронеж до Москвы, и сия дорога от Моздока станет не более 1400 верст. Следовательно, убудет против нынешнего расстояния более 500 верст! Другая же дорога может быть по крепостям до Черкасска и Азова.

Повелев всем присутствующим кроме Потемкина оставить кабинет, Екатерина придвинула к себе папку с докладом, увенчанную имперским гербом, и написала на титульном листе: «Быть по сему». С этой минуты документ обретал полную и окончательную силу ее указа.

– Доволен ли, сударушка? – улыбнувшись, спросила она отставного фаворита и верного соправителя Державы.

– Точно гора с плеч, – признался Григорий Александрович. – От злого соседа чем крепче забор, тем лучше.

– На ужине повидаемся, – предупредила Екатерина и плавно протянула руку для поцелуя.

Потемкин наклонился над столом, прикоснулся губами к прохладной коже, отдающей ароматом розового мыла. И не ощутил ни в ладони императрицы, ни в своей душе былого трепета. Страсть уходила безвозвратно. Но родство душ становилось еще крепче…

Накануне вечером Леонтий и Мерджан косили в степи сено, ворошили давешние валки, чтобы поскорей перевезти копицы к своему подворью. Усталые, истомившиеся на солнцепеке, возвратились они домой, а тут – на тебе! – Устинья Филимоновна в тревоге. Сказывал вестовой, что собирают казаков в поход.

И действительно, принес Леонтий весть грустную. Его зачислили в полк, отправляющийся в Астраханскую губернию. Судя по тому, что войсковому атаману ордер по этому случаю прислал сам Потемкин, дело предстояло нешуточное. На сборы казакам отвели три дня.

Мерджан, выслушав мужа, едва удержала слезы. Однако душевную смуту подавила она решительным желанием завтра же, оставив все прочее, отвезти сына, крещенного Демьяном, в Ратную церковь, чтобы отслужили молебен Иоанну-воину.

– Так обычай требует, – заявила Мерджан, предупреждая возражения мужа и свекрови. – У него прорезались зубки, и два годика исполнилось.

– Любо, – согласился Леонтий, тронутый тем, что его жена рассуждает, как исконная казачка. – Съезжу к настоятелю, упрошу.

И малыша на зорьке подняли с постели, хныкающего от того, что не выспался и что кусают комары, принарядили, усадили в казацкое седло и повезли на строевом коне к церкви. Леонтий вел Айдана в поводу, а жена-любушка шла чуть позади, придерживая казачонка за свисающую с седла ножку. Впрочем, в седле он чувствовал себя вполне надежно – уже много раз отец катал его по улице одного.

Священник окропил будущего воина и родителей свяченой водой, прочел молитвы, в которых обращался к Иоанну-воину, святому казаков, чтобы двухлетний Демьян вырос крепким и храбрым казаком. И, на удивление, малыш за всю дорогу и в час молебна ни разу не заплакал.

В прощальную ночь ни Леонтий, ни Мерджан не сомкнули глаз. Не могли насытиться друг другом, предчувствуя долгую разлуку. А на третьих кочетах, когда забрезжило в окошке, он вышел напоить коня. С Дона тянуло сыростью и запахом молодого камыша. Доносились крики казарок. Где-то в займище утреннюю побудку играли журавушки. «Видно, надолго уеду, – размышлял Леонтий, наблюдая, как его конь осторожно выцеживает из деревянной бадьи колодезную воду. – Сказывал атаман, тронемся двумя полками. Никак, с кабардинцами неуправа вышла. А войне там, на Кавказе, конца-краю не видать. Сто разных наций и перемешаны между собой. Как их в разум ввести, к миру приучить?»

Мерджан уложила в переметную суму харчи, смену белья, портянки, нитки с иголкой, кусок сваренного ею мыла. Она всячески отвлекала себя делами, пытаясь не думать о том, что курень без любимого опустеет. Устинья Филимоновна, с трудом волоча больные ноги, хлопотала у надворной печи, разжигая ее дровами. Подождав, пока невестка подоит корову, она велела ей зарезать молодого кочета и сварить свое ногайское кушанье – шулюн. А сама улучила момент, когда сын чистил коня, и подошла к нему.

– Ты, Леонтьюшка, послушай, а сам не перечь… Слабею я, сынок, с каждым днем. Марфушка обабилась, мне не помощница. Ягода, да в чужой корзине… Бог весть, свидимся ли ишо, дождусь ли… Буду всех святых молить, чтоб оградили тебя от пули и сабли вострой! А ты, Леонтий, сам себя обороняй. С умом воюй. Не рвись в пекло, как дед и батька твой. Оба головы сложили! А ты у меня один…

Мать всхлипнула, и Леонтий поспешил обнять ее.

– Занапрасно не журитесь, маманюшка, – ласково попенял он, гладя ее по голове. – Не впервой на службу уходить. А вы тут себя сохраняйте. Особо не усердствуйте! Доверьтесь Мерджан.

– Да рази ж я против того? Она баба хорошая. С уважением ко мне. Все одно, сыночек, без тебя нету покоя…

За бастионом, на казачьем плацу трубачи дуванили сбор.

Мерджан в поводу вывела коня, не пожалев дать ему в дорогу полпышки. Мимо по улице уже рысили призывники. Они сверху поглядывали на то, как провожают служивого, – много слез бабы льют али нет? Леонтий поцеловал мать и Мерджан, стоящую с Демьянкой на руках, и взлетел в седло, брякнув ножнами о стремя.

– Счастливо оставаться, а мне – воевать! – весело напутствовал он самого себя и слегка толкнул коня нагайкой. Тот, почуяв удила, рванул в карьер…

Шестнадцатого мая Потемкин направил атаману Войска Донского Алексею Ивановичу Иловайскому следующий ордер:

«Из высочайше конфирмованного Ея Императорского Величества всеподданнейшего моего доклада в учреждении против кубанцев Линии от Моздока до Азова и заселении оной войсками, ваше превосходительство и всё Войско Донское ощутительно познать можете, коль великое благоденствие устраивается целому Войску Донскому от рук Августейшей самодержицы нашей. Происходящая же от этого польза столь известна вам, что не требует она никаких изъяснений, а потому вместо находящихся от войска в Кизлярском краю двух полков и команды, при уничтожении теперь царицынской линии, отныне имеет оное войско содержать для собственной своей пользы некоторую только ближайшую к пределам своим дистанцию. И как польза дела требует, чтоб та Линия нынешним же летом совершенно окончена была, то к прикрытию производимых работ отрядить как наискорее с Дону два полка в команду астраханского губернатора, генерал-майора и кавалера Якобия».