Исабель Альенде - Зорро. Рождение легенды

В мае того же года Ана и Рехина произвели на свет младенцев. Это произошло на знаменитой неделе пожаров, отмеченной в хрониках поселка Лос-Анхелес как время самого большого бедствия со дня его основания. Леса и сухие пастбища горели каждое лето. Это было не страшно, огонь уничтожал засохший репейник, расчищая место для нежных побегов следующей весны, но в том году пожары начались слишком рано и, как утверждал падре Мендоса, явились карой Божьей за грехи колонистов. Пламя охватило несколько ранчо, разрушая на своем пути постройки и поглощая скот, который не успел убежать. В воскресенье ветер переменился, и огонь остановился в четырех лигах от гасиенды де ла Веги, что было истолковано индейцами как превосходное предзнаменование для двух малышей, родившихся в доме.

Дух дельфинов помог родить Ане, но не Рехине. Юная индианка произвела на свет дитя спустя четыре часа, сидя на корточках на расстеленном на полу одеяле, при помощи одной лишь девушки-подростка с кухни. Рехина рожала двое суток и стойко переносила страдания, сжимая зубами кусок дерева. Потеряв терпение, Алехандро де ла Вега велел позвать единственную на весь Лос-Анхелес повитуху, но та ничего не смогла сделать, потому что плод у Рехины в утробе лежал поперек, а сил тужиться у нее не осталось. Тогда Алехандро обратился к падре Мендосе, который из всех, кого он знал, лучше всего годился на роль врача. Миссионер велел слугам читать розариум [8], окропил Рехину святой водой и приготовился извлечь младенца руками. Благодаря своей решительности он смог вслепую поймать ребенка за ноги и без промедления вытащил его на свет, потому что время поджимало. Младенец родился синим и с пуповиной, обмотанной вокруг шеи, но при помощи молитв и шлепков падре Мендоса заставил его дышать.

— Как мы его назовем? — спросил он, положив ребенка на руки отца.

— Алехандро, как меня, моего отца и деда, — сказал тот.

— Его будут звать Диего, — вмешалась Рехина, измученная лихорадкой и не прекращавшимся кровотечением.

— Почему Диего? В семье де ла Вега никого так не звали.

— Потому что это его имя, — ответила она. Алехандро видел долгие страдания жены и больше всего на свете страшился потерять ее. Он понимал, что женщина обессилела от потери крови, и не стал возражать ей. Уж если на ложе агонии она избрала это имя для своего первенца, значит, на то были веские основания. Де ла Вега позволил падре Мендосе крестить новорожденного тотчас же, потому что малыш казался очень слабым, как и его мать, и подвергался риску попасть в лимб, если бы умер, не успев воспринять святое таинство.

Рехина оправлялась от тяжких родов несколько недель и смогла поправиться только благодаря своей матери, Белой Сове, которая явилась в гасиенду босая, с мешком лекарственных трав на плече, когда в доме уже готовили большие восковые свечи для погребения. Индейская целительница не видела свою дочь в течение семи лет, с тех пор, как индейцы подняли мятеж. Алехандро объяснил внезапное появление своей тещи туземной почтой, тайну которой белые не смогли раскрыть. Посланец, отправленный из крепости Монтеррей, две недели загонял коня, чтобы достичь Верхней Калифорнии, но, когда весть прибывала туда, выяснялось, что индейцы получили ее на десять дней раньше при помощи магии. Другого объяснения тому, что никем не званная знахарка появилась именно тогда, когда была нужнее всего, не находилось. Белая Сова никому не сказала ни слова. Это была высокая, сильная, красивая женщина около сорока лет, закаленная солнцем и работой. У нее было молодое лицо, медовые глаза, как у дочери, а на лоб падала непокорная прядь цвета дыма, которой женщина была обязана своим именем.

Белая Сова вошла в дом без приглашения, оттолкнула Алехандро де ла Вегу, который намеревался узнать, кто она такая, не задерживаясь, прошла запутанными коридорами и оказалась у постели своей дочери. Назвав ее индейским именем, мать заговорила с ней на языке их предков, и умирающая открыла глаза. Затем знахарка извлекла из своего мешка целебные травы, вскипятила их в котле на жаровне и дала больной выпить. Дом наполнился запахом шалфея.

Между тем Ана по доброй воле приложила к груди сына Рехины, который плакал от голода; так Диего и Бернардо начали жизнь на одних руках, питаясь одним молоком. И сделались братьями до конца своих дней.

Когда Белая Сова убедилась, что ее дочь может подняться на ноги и способна есть без тошноты, она сложила свои травы и пожитки в мешок, бросила взор на Диего и Бернардо, спавших бок о бок в одной колыбели, не выказав ни малейшего желания узнать, который из двоих ее внук, и ушла не попрощавшись. Алехандро де ла Вега воспринял ее уход с величайшим облегчением. Он был благодарен теще за спасение Рехины от верной смерти, но предпочитал находиться от нее подальше. Рядом с этой женщиной он чувствовал себя неловко, и, кроме того, индейцы на ранчо стали проявлять неслыханную дерзость. По утрам они являлись на работу с разрисованными лицами, по ночам танцевали, как сомнамбулы, под мрачные звуки окарин [9], а днем игнорировали приказы хозяина, словно перестали понимать по-испански.

Нормальная жизнь возвращалась на гасиенду но мере того, как восстанавливалось здоровье Рехины. Следующей весной все, кроме Алехандро де ла Веги, забыли, что она стояла одной ногой в могиле. Не нужно было медицинских познаний, чтобы догадаться, что больше детей у нее не будет. Осознав это, Алехандро начал невольно отдаляться от жены. Он мечтал о большой семье, как у других знатных людей в округе. Один из его друзей произвел на свет тридцать шесть законных детей, не считая незаконнорожденных, которым не было числа. Двадцать от первого брака в Мехико и шестнадцать от второго, последние пятеро родились в Калифорнии с разницей в один год. Страх за единственного сына, который мог умереть, не начав ходить, как многие дети в округе, лишил Алехандро сна. У него появилась привычка молиться вслух, преклонив колени у колыбельки своего сына и призывая к нему защиту небес. В такие минуты Рехина стояла за дверью, скрестив руки на груди, и бесстрастно наблюдала за коленопреклоненным супругом. В такие моменты она думала, что ненавидит его, но в постели тепло и запах близости на несколько часов примиряли их. На рассвете Алехандро одевался и спускался вниз, в свой кабинет, где индианка подавала ему шоколад, горький и пряный, как он любил. Он начинал свой день, встречался с управляющим, чтобы отдать распоряжения, касающиеся ранчо, и тотчас принимался за многочисленные обязанности алькальда. Супруги проводили дни порознь, занятые своими делами, и встречались только на закате. Летом они ужинали на террасе, среди бугенвиллий, пока музыканты играли их любимые песни; зимой ужин подавали в зале для шитья, где никто никогда не пришил ни одной пуговицы.