Виталий Волков - Выстрел в Вене

— Воспоминание о завтраке заменяет моднице завтрак? — успел среагировать на неожиданную смену обстановки молодой человек.

— Я на работе воздержанная, — отразила колкость девушка, хоть ее желудок в тот момент готов был польститься и на омлет, и на ветчинку, и на соленую рыбешку, тонко нарезанную и выложенную ломтиками на вытянутом серебристом блюде.

— Значит, не возьмёте с собой?

— Вас или яйца всмятку?

Новиков не нашел остроумного ответа и сбился. Просто выговорить «меня» вдруг показалось ему унизительным! Ох уже эти человеческие отношения…

Девушка воспользовалась замешательством и исчезла. «А что тебе мешает к нему приглядеться? И правильно надушиться? А, ты, культурная девушка в дальней командировке? До интервью еще сутки, еще есть, есть время», — поднимаясь к себе, вела с собой спор Инга. Она в чем-то уже уверилась, только никак не могла себе ответить на вопрос, какое же решение она все-таки приняла. Так бывает… По дороге в центр города ее не оставляла забота о том, верно ли она поступила, согласившись на странное предложение. Будучи человеком по сути серьезным, то есть имеющим привычку и навык измерить поступки по степени их возможного воздействия на собственную жизнь, она не обошла измерением этот эпизод своей жизни, не бедной на встречи, однако не столь богатой на любовные приключения, как могли бы подумать люди, имеющие превратное представление о журналистской профессии или поспешно судящие о некоторых качествах женщины по ее внешности, например, по форме ее рта… А она рассудила так: если взвешивать на самых больших весах, то на одной чаше — карьера, движение в которой сулит удачное интервью с Нагдеманом, карьера и уважительное отношение к самой себе как к профессионалке в своём деле, что не хуже многих, — а на другой, возможно, только возможно, но целокупная личная жизнь! Муж, дети, завершенный гештальт. Смешно…

В двугорбом трамвае, наполнившемся у Политехнического института роем школьников, которые жужжали — ж-ж-ж на двунадесяти языках, Инга доехала до собора Карла, белого храма с мавританскими башенками, напоминающими Вене о недавней близости османов, и оттуда до Кернтенштрассе двинулась пешком, желая выветрить лишнее из головы. Сухой ветер налетал порывами, он сек щеки. Говорят, что этот ветер несёт песок от самой Сахары. Врут? Где она, эта Сахара? А Аргентина где? Какой ветер приносит Эрика Нагдемана в Вену? Культурный. Каблуки отбивают: «Са-ха-ра». Вот «Гранд Отель». Чрево здания, глядящего на парковое кольцо, открывает взгляду терракотовый швейцар, растворяющий высокую золоченую дверь. Из чрева на ветер выплывает кувейтский шейх. Он весь в белом, и мягкие туфли его белы. Его сопровождают два белокожих носильщика. За ними — жены, дочери, женщины — в чёрном. Каким уместным и благородным рядом с белым может выглядеть чёрный цвет. А вот сыновья. Они разнопестры, на одном — трико мюнхенской «Баварии». Диссонанс. Семью рассаживают в «Роллс Ройс». Кто может объяснить, почему вдруг становится интересно и даже необходимо остановиться посреди улицы, дождаться, как усядутся в лимузин чинные женщины без признаков возраста, как лимузин тронется, мягко оттолкнувшись шинами от асфальта, и увезёт шейхов наперекор ветру обратно, куда-нибудь в Сахару? Кто они тебе? В чем особая эстетика и интрига случайности пересечений судеб? Что за магия в слове Фата Моргана, о которой думал с грустью первый верблюд?

Инга какое-то время следила за «Роллс Ройсом», как за большой тяжелой птицей, в воздухе от уверенности в своей силе покачивающей крыльями. Мысль ее едва не ухватилась за эту птицу, чтобы превратиться в мечту и так же качнуть крылом… Но нет, Сахара далеко, а отель Эрика Нагдемана уже в двух шагах. Вот дорогой торговый пассаж, от которого аж до Венского «бульварного кольца» доносится запах женских духов. Переплыть волну ароматов саженками или брассом — и она в «Бристоле», в покоях великого музыканта! Девушка прибавила шагу. Молодые носильщики у «Гранд отеля» проводили ее замершими взглядами.

А Константин после завтрака тоже сразу ушёл в город. Понравился ли он журналистке? Нельзя сказать, чтобы ответа на этот вопрос не искало его сердце, но поэзии он готов был отдать ночь, а не день. Его занимало другое — окажется ли в офисе его старый приятель Герольф Штурм. Герольф — не вполне австриец, потому что жена у него русская, курносая, скуластая, в веснушках и на всю голову отмороженная. И мужа она воспитала, как подобает. То есть по образу и подобию. И коммерческих предложений от семейства Штурм Константин получил великое множество, одно веселее другого. Только дел с ними не разу не вёл — слишком уж лихой была Лена Штурм!

— Костян, а давай к нам с Герычем в партнеры. Мы тут в секс-утехи вложились. Арендовали транспортный вертолёт, а в нем сделаем кабинки для утех богатых и красивых. И пересдадим дальше в наём, никакого сутенерства. А ты нам шли туристов — в Европу от Владивостока и Мурманска до Лиссабона. У вас — нас таких выше горла. Как тебе бизнес-план? — убеждала она его, сидя в голубеньких шортиках, ножка на ножке, и в голубеньком купальнике аж в пять утра в Костиной московской квартире, на старом топчане, покрытом клетчатой рогожкой.

В тот год стояло душное лето, от Валдая до Подмосковья тлели торфяники, и им двоим не спалось, а Герольф, не сдюжив все-таки смеси водки, красного и пива, отполз в ванную, оставив на полу длинный кровавый след — австриец не выпустил из руки «гранату» старомодного портвейна.

У Новикова с Ленкой никогда ничего такого не было. Друг и подруга. Настоящие приятели. Ленка в его жизни возникла через ее первого — а тот был приднестровцем. С гнильцой только оказался — кинул он Ленку и на деньги и на судьбу. Да и та не растерялась, нашла себе Герольфа. А Константин был и оставался. Другом.

— Нет, Ленка, не мое это, — отвечал ей на это и на все другие предложения Константин, отвечал не напрягая ни на долю секунды свою коммерческую извилину и зная, что Лену не обидит и не удивит такой ответ. Вернее, удивит меньше, чем удивило бы согласие.

А там уж начались 2000-е, и Ленка с Герольфом выросли, в их умелых руках оказались российские хоккеисты, возжелавшие заработать в Австрии. В Ленкином вконтакте стали с ней в обнимку появляться знакомые с юности небритые рожи с мешками под глазами. Она им доставала русой макушкой до груди. В тех же синих шортиках. Их красные лапищи, оказываясь на ее белом плече, накрывали его с горкой. Константин уважал русский хоккей и сам по молодости гонял шайбу, но чем-то его смущали эти лапы, не на том они месте, казалось ему. А с чего ему так казалось, он объяснить не мог, потому что Ленка была и должна была остаться «только другом». Почему? Кто так решил? А потому, что в жизни должно быть что-то незыблемое, иначе она, жизнь, вообще ничего не стоит. Так считал он, Константин Новиков, внук Петра Новикова. Жизнь — что вьюн, тянется вверх, пока есть за что зацепиться.