Виталий Волков - Выстрел в Вене

— Поговорим… и о том, и о сём. В промежутках должна умещаться стопка водки…

Новиков одним махом выпил граппы, австриец тенью последовал за ним.

— Как она? Крепкая советская власть?

Гость вплотную приблизился к хозяину, склонился к уху и коротко произнёс то, от чего австриец отпрянул.

— Изделие? Ты приехал шутку пошутить?

— Да, Герыч! Ради шутки, но мне оно нужно. Сможешь? И будет тебе весело и хорошо.

Константин с высоты своего роста увидел, как покраснела лысинка на затылке маленького качка на крепких кривых ногах. Новиков подумал о том, что ему не жаль втягивать в преступный замысел этого человека, и, оказывается, появившаяся уязвимость его детского черепа жалости не пробудила. Это — честно. Наверное, плохо, но честно. Хотя, по сути, в жизни, протекающей под кожей, нет плохого и хорошего, а есть только честное и не честное. То, что в сей миг видится злом, назавтра выйдет добром. А послезавтра — вновь обернётся злом. Но оно не станет от этого больше или меньше честным. Геометрия Эвклида не добра и не зла… Хотя Константин Новиков-младший в школе ненавидел Эвклида!

Дядя Эдик об этом был наслышан. Он, бывало, подмигивал, кивая Кириллу Петровичу и указывая на Костю, в самое темя, смеялся над плохими четвертными по геометрии.

— Был бы твой пацан евреем, так вышел бы-таки математиком. Евреи не признают Эвклида. Эвклид — диктатура порядка. А евреи — против. И, таки, есть причины, — Эдик изображал одесский выговор. — Настоящая наука против диктатуры порядка. Она заодно с евреями и против неизбежности на временной оси.

— И что же делать моему русскому? — потешно качал головой Кирилл Петрович, принимая шутливый тон друга.

— Раз русский, то будет рваться в Гагарины. На орбитах параллели Эвклида как раз пересекаются!

Да, Эдик обладал своим учением геометрии. По его теории, суть геометрии — это энергия, заложенная в сжатии космоса до молекул абстрактных фигур. По его учению, слабые энергии подобия — это самые главные силы связи человека со вселенной — а смысл есть способ связи. Пользуясь своей геометрией, Эдик многократно изобретал велосипеды, но порой осуществлял удивительные проникновения в будущее… Но в космонавты Костя не попал. Не вполне здоровые легкие. Китайцы считают, что «раньше» или «позже» вообще не существует. Он, Константин Новиков, не очень-то чтит китайцев с их отказом отделять добро ото зла. Перетекают из инь в янь и обратно… Однако в отказе от зависимости, зависимости от временной оси, есть важный резон. У человека должен быть и есть образ его целого, тот образ, где он целиком, собранный весь в одной свертке, в коде подобия, в молекуле, собранный весь из вчерашнего и завтрашнего — в себя вечного. Формула подобия этой молекулы рассчитывается иначе, чем на миру — она рассчитывается от смерти к рождению, в прямом и переносном. А путь как мораль, как сумма набранных в дневнике плюсов и минусов теряет значение, хотя и не обнуляется. Этот аттестат утрачивает силу. Значимую сумму составляет только пребывание вблизи особых точек судьбы, где она, судьба, и обретает значительную массу, становится историей, если следовать учению дяди Эдика о подобии и сжатой геометрии… В высшей математике это назвали «вычетом», интегралом по рельефу комплексного пространства по замкнутому контуру, от рождения до смерти… (Извини, дядя Эдик, Костя Новиков не стал ни математиком, ни космонавтом, но было время, и, спасибо морозящей мозг форточке, для души науку математики пригубил)…

Звезды над Тирасполем попали в контур судьбы, и с тех пор обрели значимость особых точек жизненного пространства, вокруг которых и вычисляется интеграл. И серия марок М под этими звёздами обозначила особенно особую точку. Сто тонн весит вопрос, зачем Кирилл Петрович принимал подарки от раввина Яши Нагдемана… Факт соглашательства Кирилла Петровича воспринимается им, Константином Кирилловичем, как угроза его формуле подобия. Он не праздный, этот факт. От него зависит симметрия между его личным прошлым и личным будущим. Симметрия — основа геометрии жизни. Собственно, она — завершённая жизнь. А ты, Герольф, очень далеко от центра симметрии, твой череп не заботит Костю Новикова. И то, что ты испортишь его карму, когда достанешь изделие, которое отяготит его карман, тоже не заботит его. Карман — не совесть…

— Сможешь? Или слабо? Мне нужно, и нужно быстро, Герыч!

— Не слабо! Можно. Только осторожно, — выдал оборотец австриец. Часто ему так говорили гости из России, когда дело шло о сделках и кредитах.

— Очень осторожно. Но раз можно, то нужно. Сегодня нужно.

Новиков положил собеседнику на плечо ладонь, чуть придавил весом. Он помнил — на том месте, куда легла рука, изображён орёл, татуировка, которой гордится Герольф. Ему почудилось, что маленький орёл на мускулистом плече постарался расправить крылья. Тогда Новиков потянул руку на себя, и, наклонившись к подоспевшему уху, шепнул в него еще что-то, что должно было разрешить сомнения и страхи австрийца и ускорить поиск изделия…

По прошествии трёх четвертей часа Константин покинул офис. Напоследок, на посошок, стременную и забугорную они выпили пулеметом, не обременяя друг друга тостами. Уходя, Новиков предложил знакомому не тревожить жену, Ленку, информацией лишней, обременительной и ей не нужной. Герольф понимающе кивнул аж три раза к ряду. А ранним вечером того же дня курьер принёс в гостиницу «Карлтон Опера» увесистую, крепко спеленатую скотчем картонную коробку, на которой был изображен современный дорогой гаджет. Айфон. С портье, принявшего передачу, курьер взял подпись и удалился. Портье, пожилой албанец, уже сто лет сидящий за стойкой в этой гостинице, взвесил на ладони коробку, думая о внуке, который уже с месяц как выпрашивает у деда такую вот модную радость. Вздохнув, портье набрал номер, в котором остановился русский. «Эти русские все ещё могут сорить деньгами», — с непонятным и неведомым иным людям и даже народам сочетанием неодобрения, зависти и восхищения сказал про себя албанец.

Когда Новиков спустился, принял посылку и положил в руку портье два евро чаевых за труды его праведные, тот улыбнулся. «Пускай сорят… Все лучше, чем бездельники австрийцы, которые владеют гостиницами, живут как рантье или как рабовладельцы Рима, а на новое кресло для старика расщедриться не догадаются»…

Костя Новиков не думал о портье. Им овладело ровное возбуждение, которое расходилось концентрическими кругами от лица по всему телу. Все шло пока по его плану, а это не могло не настораживать и не побуждать готовиться к сюрпризам в самом последнем акте. Оказавшись в номере, он извлёк из шкафа костюм. Это был новый, купленный днём костюмчик. Костюм, уложенный в полный рост на кровать, похож был на тень человека. Возле него, вдоль, вытянулся галстук. Новиков ненавидел галстуки, но знал в них толк. Так тоже бывает… В иной день вид тени с галстуком вызвал бы на его лице усмешку или ухмылку, но нынче он остался сух. Ему подумалось, что вот такой темный костюм-тень сопровождает человека в рай.