Виталий Волков - Выстрел в Вене

— Второй признак профессионализма второй древнейшей профессии? — раскусил ее Новиков.

— Типа того. У тебя хорошая ментальная реакция, можешь попробовать поработать в этой второй древнейшей…

— Нет, уже вижу, что не могу. Очень уж мне хочется застрелить, а не фотографировать «звезду», которая вот так заставляет себя ждать. Я не понимаю таких людей. Ты обещал, ты назначил время — будь любезен, все остальное отложи. В этом вопросе я — немец.

— Ты — русский, — засмеялась Инга. — Никакой ты не немец. Никакой ты не немец, немцы давно уже плюют на свои обещания и исходят из принципа собственного удобства, а не трёх добродетелей, можешь мне поверить. Ты — очень русский, особенно когда сердишься. Хоть ты и забыл, что время в компании с толстяком течет незаметно.

— Да, уж русский. Русский. Точно не еврейский, — пробурчал Новиков, на самом деле смущенный этим замечанием, но девушка иначе его поняла.

— Ты что, антисемит? — вдруг догадалась и испугалась она. — Этого нам не хватало. Хороший у меня ассистент для Нагдемана!

Константин не ответил. Он много раз, много-много раз, столько раз, что Инге даже трудно себе было бы это число представить, задавал себе тот же вопрос. Дядя Эдик утверждал, что единственный подвид антисемита, который имеет право на существование — это антисемит-еврей. И в самом себе Эдик подозревал еврейскую четвертинку, вспоминая то былую кучерявость, то легкую картавость. Может быть, дело тут в бабке отца, а, может быть, в дедушке матери. Отец, Кирилл Петрович Новиков, на дух не выносил ксенофобию и руки бы не подал черносотенцу, но, будучи человеком неброским и не воинственным, только советовал детям судить по уму, а не по паспорту. Но они с сестрой такое наставление восприняли по-разному. Сестра, если бы в ней оказалась хоть осьмушка семитской крови, объявила бы себя еврейкой и размахивала бы этим флагом над головой по любому поводу, во всех либеральных московских гостиных. Совсем другое дело Константин. Если по уму — то уж будьте любезны, давайте по уму. Спору нет, умно пестовать свои страдания, создав из них свой капитал — но в остальном — в остальном свой ум он ставит не ниже ума тех хитрых и напористых парней, с которыми ему довелось тереть тёрочки, от которых приходилось защищать акции, и противодействовать чьим схемам вынуждала его опасная жизнь коммерсанта 1990-х. Да, они были не менее напористы, чем чеченцы, но и голландцы и греки на поверку вышли не менее их хитры и склонны к обману, скрытому за «схемами» — но ни евреи, ни голландцы с греками, ни немцы не проявили себя как высшая по уму каста по сравнению с ним, с русским Новиковым. Да, некоторым из них удалось больше, если это «больше» судить по счетам и активам. Таких он называл «крошками соросами». Этих он на дух не переносит… Зато другим, многим другим, удалось меньше, в том смысле, что кто-то уже покоится на кладбище от цирроза, от инфаркта или от пули в том самом умном мозге. Но его, Новикова, сила в другом. Его «больше» — не в активах. Как говорил его современник — сила в правде… Тут Костя Новиков знает свою силу над «крошками соросами». А человек, про которого он многое читал и которого уже, казалось ему порой, изучил лучше чем родную сестру и знал о нем больше, чем журналистка, сидящая нога на ногу и уверенная в том, что готова брать интервью с его сыном, — раввин Яша Нагдеман, так же как его сыновья — они из другого, не из «соросовского» колена, и сила этого Нагдемана, как понял Константин, была в вере, а это сродни той силе, которая в правде! Но именно с этим, шедшим с ними, с Новиковыми, параллельным курсом шедшим с ними честным евреем, честным человеком, сцепился Константин в метафизической своей войне. Что «больше»: вера или правда? Что за этими словами на самом деле стоит? Об антисемитизме можно порассуждать, если уж делить «большое» выпало Новикову-младшему не с каким-нибудь воротилой «соросом», покрупней или помельче, а с честным раввином Нагдеманом. Разве стал Новиков-младший от того антисемитом? «Крошка сорос» — опаснейший враг. Крученый. Имя ему — легион. Березовский, Гусинский. Бес беспокойный. Этот метит алчным циклопьим глазом в Родину, в экстазе от своего шахматного величия, от участия в большой игре пальцы его то сожмут ей кадык, то вывернут сустав.

В этом он — лютый Константину враг. Но вражда с «соросами» не превратила Новикова в антисемита. По меньшей мере, сам он в этом убежден. В Приднестровье, под чёрным до синевы небом он обрёл навык спокойного отношения к такой вот вражде. Спокойного и конкретного. Сорос да Березовский были в его глазах не лучше и не хуже ни румын-уголовников, пришедших лить кровь на чужой берег Днестра, ни грузинских писателей и поэтов, сложивших гимны для тех, кто поливал кровью землю Осетии, что виноградным соком. Из леечек. Не хуже и не лучше русских чинуш, министров и генералов, отдающих «соросам» за долю малую росчерком пера злато недр, пушки и души живых да мертвых. Не хуже и не лучше тех «подольских», из банд интернационала, кто грохнул Эдика. Все они — бесы, и все они — люди. И эти, и те, и те… Да, их он ненавидит конкретно, хватко и с пониманием. С ними он не делит зла.

С Нагдеманами — тут другое. Он с ними делит «добро»! Как родственники умершего букиниста делят книги, оставшиеся от него в наследство. Это куда более тонкий и жесткий делёж — делёж «добра» — это не простой выбор, быть или не быть, деля под Сталинградом и в Браслово мир на своих и фашистов… Яша Нагдеман — не бес. Новиковское воображение давно написало его портрет, и там, в параллельном пространстве, в зале добра, Яша похож на чеховского учителя, нелепого и наивного в быту, худого, высокого, затылком, что спичечной головкой, чиркающего небо… Учитель, служащий идеалу. Вот с таким Яшей Новиков пришел делить не зло, а добро. Так можно Константина Новикова счесть в этих обстоятельствах антисемитом?

— Ты даже не разубеждаешь меня? Зачем тебе идти к Нагдеману на самом деле? — на этот раз не для праздного слова спросила Инга, вперившись в переносицу своему ассистенту.

— А я на самом деле не знаю, можно ли меня счесть антисемитом… Другое дело — румыны. Тут у нас с Вами, госпожа, не может быть на мой счёт ни малейших сомнений, — отделяя слова друг от друга долгими пустотами, ответил Константин.

— Вы остались в эпохе «Брата-2»? И болгары тоже? — отчасти успокоенная ответом Новикова, который она ошибочно приняла за шутку, отыграла Инга назад. Откуда ей знать о его девушке-снайперше по имени София? Как ей догадаться о том, что ему говорила София о «своих», о болгарах?

«Я болгарка, и поэтому я знаю — нашим не верь. Никогда не доверяйся нашим никогда», — не раз убеждала его девушка-стрелок, приподнимая гибкие дуги бровей. Он кивал головой, потому что помнил уроки истории. С кем на одной стороне воевали братишки-болгары в последних войнах и против кого… Так что, если бы не сама София, Новиков ответил бы и на вопрос Инги о болгарах утвердительно.