Сергей Нечаев - Маркиз де Сад. Великий распутник, скандальный романист или мечтатель-вольнодумец?

После этого маркиз де Сад в сопровождении полицейского эскорта был отправлен из Экса в Венсеннский замок – тот самый, что и сейчас находится на юго-востоке Парижа, тот самый, что печально «прославился» в марте 1804 года расстрелом по приказу Наполеона ни в чем не повинного герцога Энгиенского.

Однако по дороге маркизу удалось бежать, и 18 июля 1778 года он прибыл в Лакост. Но скрываться там долго у него не получилось: уже 26 августа Луи Марэ нашел маркиза и вновь взял его под стражу.

Таким образом, 7 сентября 1778 года маркиз де Сад вновь прибыл в Венсеннский замок.

Там, страдая от строгих порядков, он впал в настоящий психоз и принялся отправлять жене одно письмо за другим. В одном из них он писал:

«О, мой дорогой друг! Когда же изменится мое ужасное положение? Когда же, Бога ради, меня выпустят из этой гробницы, в которой я заживо похоронен? Нет ничего страшнее моей участи! Нет слов, чтобы описать все те мучения, которые я испытываю, передать то состояние тревоги, которое меня изводит, и страдания, снедающие меня! Здесь мое утешение – лишь собственные стенания и плач, но их никто не слышит… Где то время, когда их делил со мной мой дорогой друг? Сегодня у меня нет больше никого; кажется, что вся природа умерла для меня! Кто знает, получаете ли вы вообще мои письма?»

У маркиза складывалось впечатление, что его письма не доходят до Рене-Пелажи, а ему самому позволяют писать лишь для того, чтобы посмеяться над его горем или посмотреть, что происходит у него в голове.

В результате он жаловался жене:

«Они должны прекрасно понимать, что те суровые меры, которые применяются в моем отношении, способны лишь расстроить мой мозг и в результате ни к чему не приведут (при условии, что мне собираются сохранить жизнь), кроме величайшей болезни. Ибо я совершенно уверен, что не смогу продержаться здесь и месяца, чтобы не сойти с ума: чего, вероятно, они и добиваются».

Он умолял Рене-Пелажи в письме от 6 марта 1777 года:

«Состояние мое ужасно до крайности, и если бы вы только могли полностью его осознать, ваше сердце, без сомнения, исполнилось бы жалостью ко мне. Нет у меня и никаких сомнений в отношении того, что они предпринимают все возможные усилия, чтобы нас разлучить: для меня это было бы последним ударом, которого я бы не пережил, и в этом вы можете быть уверены. Я заклинаю вас воспротивиться этому со всеми силами, которые в вашей власти, и понять, что первыми жертвами таких усилий станут наши дети: не бывало еще, чтобы дети были счастливы, когда нет согласия меж их родителями. Мой дорогой друг, вы – все, что у меня осталось на земле: отец, мать, сестра, жена, друг, все они воплотились в вас. У меня нет никого, кроме вас: не покидайте меня, умоляю, пусть не от вас я получу этот последний удар судьбы».

В том же письме он просил жену сделать все возможное, чтобы как можно быстрее вызволить его из заключения:

«Вызволите меня отсюда, мой добрый друг, вызволите меня, умоляю, ибо чувствую, что с каждым днем еще больше приближаюсь к смерти. Не знаю, почему они поступили настолько варварским образом, что отказали мне в просьбе иметь походную кровать: это была бы с их стороны совсем малая любезность, которая, по крайней мере, принесла бы мне некоторое облегчение и позволила бы забыть о своих несчастиях на несколько часов каждую ночь. Но, по крайней мере, немедленно пошлите мне простыни, умоляю. Прощайте, мой дорогой друг, любите меня так же, как я страдаю, – это все, о чем я вас прошу, и верьте, что я нахожусь на пике своего отчаяния».

И все же некоторые письма от Рене-Пелажи доходили до маркиза де Сада, и они доставляли ему подлинную радость. И после этого он с новыми силами принимался за письма к ней. Вот, например, его письмо от 18 апреля 1777 года:

«Совершенно верно сказано, мой дорогой друг, что замки, возведенные в таком положении, как мое, покоятся лишь на песке, и что все идеи, возникающие в мозгу, – лишь иллюзии, которые рассыпаются в прах, как только родятся. Из шести комбинаций, все из которых я вычислил сам, и на которых я основывал надежду на некоторое прояснение в ближайшем будущем, благодарение Богу, не остается ни одной, и ваше письмо от апреля заставило их исчезнуть подобно тому, как лучи солнца рассеивают утреннюю дымку. Верно, что, с другой стороны, я действительно нашел в том же самом письме утешительную фразу, говорящую мне, что я могу быть вполне уверен, что я не останусь здесь ни одной минуты дольше необходимого срока. Я не знаю ничего на земле, что вселяло бы такую же надежду, как эта фраза, поэтому, если мне необходимо провести здесь еще шесть месяцев, шесть месяцев я и проведу.

Это мило, и, поистине, те, кто следит за вашим стилем, должны волей-неволей поздравить себя за тот прогресс, которого вы достигли в их изощренном искусстве посыпания солью ран несчастного. И в самом деле, они мастерски добились своей цели. Однако я предупреждаю вас, что недолог тот час, когда моя голова взорвется вследствие мучительного образа жизни, который я веду. Я вижу, что к тому идет, и настоящим предсказываю, что у них будут все основания раскаяться в том, что в моем отношении они использовали чрезмерную дозу строгости, которая так непригодна для моего характера. Они утверждают, что это ради моего же собственного блага. Изумительная фраза, в которой слишком ясно узнаешь привычный язык торжествующего тупоумия. Ради блага человека вы помещаете его в условия, которые предназначены для того, чтобы свести с ума, ради его собственного блага разрушаете его здоровье, ради его блага порождаете в нем слезы отчаяния! До сих пор, должен признаться, я еще не имел удовольствия осознать или прочувствовать на себе такого рода благо…

Ты ошибаешься, совершенно серьезно заявляют тебе эти глупцы: тебе дается возможность еще раз обо всем подумать. Верно, от этого действительно начинаешь думать, но не хотели бы вы узнать ту единственную мысль, которую возбудила во мне эта отвратительная жестокость? Мысль, глубоко отпечатавшаяся в моей душе, о как можно более скором побеге из страны, где услуги гражданина не принимаются в расчет, когда доходит до расплаты за мимолетную оплошность, где неосмотрительность наказывается словно преступление, где женщина, благодаря своей хитрости и лживой насквозь душе, раскрывает секрет того, как сделать невинность рабой своих прихотей, или, скорее даже, своих личных интересов, чтобы похоронить главную суть вопроса; и мысль о том, чтобы вдали от тех, чья цель – изводить и досаждать, и всех их приспешников отправиться на поиски свободной страны, где я могу верно служить принцу, который предоставит мне там убежище, и таким образом заслужить от него то, чего я не смог обрести в моем родном краю – справедливости и того, чтобы меня оставили в покое.