Сергей Нечаев - Маркиз де Сад. Великий распутник, скандальный романист или мечтатель-вольнодумец?

Прощайте, сердце мое, будьте здоровы и любите меня немного: только лишь эта мысль способна облегчить мои страдания».

«Президентша» – это, естественно, мать Рене-Пелажи, сыгравшая, пожалуй, решающую роль в аресте маркиза де Сада. Она, естественно, думала исключительно о счастье своей дочери и хотела исправить ее «странного» супруга. А тот, кого маркиз де Сад называл «скудоумным муженьком», это, конечно же, был супруг «президентши» Клод-Рене Кордье де Лонэ де Монтрей, президент Налоговой палаты, который всегда и во всем с соглашался с женой.

А тем временем наступил 1778 год, и в этот год умер дядя маркиза – аббат Жак-Франсуа-Поль-Альдонс де Сад. Это был человек, в доме которого наш герой получил начальное образование. Аббат де Сад оказал на его формирование огромное влияние, научил читать и писать, и его смерть глубоко опечалила Донасьена.

По идее, дом в Сомане теперь должен был принадлежать маркизу де Саду, но Ришар-Жан-Луи де Сад, брат аббата, вывез оттуда все подчистую, включая деревья, которые его люди выкопали в саду. И при этом он отказался брать на себя расходы по погребению и оплате долгов покойного. Теща, понятное дело, решила в это дело не вмешиваться…

Маркиз де Сад почему-то был уверен, что «его палачи» продержат его в тюрьме три года. Но это оказалось иллюзией, хотя он настраивал себя на грядущее освобождение в феврале 1780 года.

В частности, 17 февраля 1779 года он писал своей жене:

«В вашем письме содержится одна фраза, которая могла бы заставить меня предположить гораздо более страшную участь. Вот эта фраза: «Ничто не подтверждает, что даты освобождения, которые я указала вам на основании моих предположений, являются ошибочными». Но единственная дата, которую вы указали, – это 22 февраля 1780 года. Я клятвенно заявляю, что не смог ни увидеть, ни вычислить какой-либо другой даты из ваших писем. И, тем не менее, в следующей же фразе вы говорите: «На это вы ответите: но почему, когда я был в Лакосте, вы передали мне такую-то информацию? Ответ заключается в том, что я была введена в заблуждение». Но то, что вы передавали мне в Лакосте, заключалось в том, что вам сказали, что как только меня осудят, мне нужно будет отсидеть три года или один год плюс ссылка. Теперь вы говорите, как вы сожалеете, что вообще мне об этом сказали.

Таким образом, дело обстоит еще хуже, поскольку человек не испытывает сожаление по поводу того, что в начале был излишне пессимистичен: тогда у вас есть для него приятный сюрприз; вы не должны перед ним извиняться за то, что таким образом ввели его в заблуждение… Но вы передо мной извиняетесь. Следовательно, истина еще хуже; и если она хуже, тогда я все еще здорово ошибаюсь, полагая, что меня освободят 22 февраля 1780 года! Я был бы бесконечно признателен, если бы вы могли объяснить мне эту фразу, поскольку она продолжает меня беспокоить и жестоко мучить.

Скажите, умоляю, вы иногда спрашиваете этих бесчестных негодяев, этих отвратительных плутов, которые испытывают такое удовольствие, заставляя меня плясать на раскаленных углях, отказываясь сообщить мне дату моего освобождения, вы иногда спрашиваете их, чего они надеются добиться таким поведением? Я уже тысячу раз говорил и писал, что вместо того, чтобы получить от этого выгоду, можно только потерять; что вместо того, чтобы сделать мне добро, они делают мне величайшее зло; что мой характер не из тех, что можно контролировать подобным образом; что, делая это, они лишают меня как способности, так и желания обдумывать и затем извлекать из своего положения какую-то пользу.

Я добавляю и удостоверяю сегодня, в конце двух лет, проведенных в этом ужасном положении, что я чувствую себя в тысячу раз хуже, чем когда я прибыл сюда, что мое настроение стало угрюмым, я более ожесточен, моя кровь кипит в тысячу крат сильнее, мозг стал в тысячу крат хуже, – одним словом, в тот день, когда я выйду отсюда, мне придется поселиться в дикой местности, настолько невозможно для меня жить среди человеческих существ!

Маркиз де Сад в тюремной камере

И, ради Бога, чего бы стоило мне сказать, что это благотворно на меня действует, если бы это действительно было так? Увы, господа аптекари, теперь, когда за ваши снадобья заплачено и приняты две трети их, почему бы мне не признать их действенность, если бы она у них была? Но, поверьте мне, единственный их эффект заключается в том, чтобы свести меня сума, и вы – отравители, а не врачи, или скорее мерзавцы, которых бы следовало колесовать, чтобы вы заплатили за то, что держите невинного человека в тюрьме просто лишь для того, чтобы удовлетворить вашу мстительность, вашу алчность и гадкие мелкие личные интересы. И я еще должен молча со всем этим примириться? Пусть я тысячу раз паду замертво, если я это когда-либо сделаю!

Другие же были уже жертвами их обмана, говорите вы мне, и не обмолвились об этом ни словом… Они животные, идиоты; если бы они раскрыли рот, если бы они разоблачили все ужасы, все подлые дела, жертвою которых они стали, монарх узнал бы об этом; он справедлив и он не потерпел бы этого; и именно из их молчания проистекает безнаказанность этих плутов. Но я расскажу правду, я раскрою людям глаза, даже если мне придется броситься к ногам короля, чтобы попросить должную компенсацию за все, что меня несправедливо заставили выстрадать.

О, вам не нужно отговаривать меня от попыток извлечь смысл из цифр и от анализа ваших писем! Я даю вам слово чести, что я этого более не делаю. Я делал это, к несчастью для себя, ибо думал, что сойду от этого с ума; но пусть меня выпотрошат и четвертуют, если я сделаю это снова. Вы глухи к числу 22… Вопрос, который я вам задал, был достаточно прост, но вы не смогли дать мне удовлетворительный ответ; давайте не будем больше об этом говорить. Однако же помните, что я никогда не забуду вашей безжалостности…»

Однако как бы ни возмущался маркиз де Сад, как бы он ни упрекал свою жену и ее родственников, пока никто и не думал выпускать его на свободу.

Когда маркиз попал в Венсеннскую тюрьму, начальником ее был шевалье Шарль-Жозеф де Ружемон. Человеком он был жестким по отношению к заключенным. Плюс – настоящим самодуром. При нем узников привозили по ночам, чтобы не возбуждать ненужных разговоров. Перед помещением в камеру заключенных тщательно обыскивали, отбирая у них все самое ценное (деньги, золотые вещи и т. п.), а также все, что может послужить орудием для возможного самоубийства.

Соответственно, отношения маркиза с шевалье де Руже-моном сразу же не сложились. При этом последний – а это подтверждают многие – мучил своих узников, и эти мучения были тем более невыносимы, что слагались из каких-то, вроде бы, малозначительных мелочей, но они в результате образовывали тяжелейшее бремя. И что удивительно, этот самый де Ружемон выглядел полным самых лучших намерений; он говорил красиво и уверял всех, что его единственное желание заключается лишь в том, чтобы сделать жизнь своих подопечных менее тяжелой. По сути, будучи человеком трусливым, он всегда и во всем проявлял ту самую мелочность, что характерна для умов посредственных и недалеких.