Ричард Роуэн - Три тысячелетия секретных служб мира. Заказчики и исполнители тайных миссий и операций

Излюбленной хитростью таких «разносчиков» было следующее. Переодевшись в торговца-разносчика, шпион держал в своей корзине товары разного цвета — черного, коричневого, красного, серого или белого; цвета эти условно обозначали те или иные войсковые соединения. По той же самой стратегии определенный вид товара мог соответствовать какому-то виду оружия. Так, трубочный табак мог обозначать тяжелые батареи, папиросы — полевые пушки. С целью все усложнить, разносчик мог торговать также трубками или мундштуками. На них незаметно китайскими иероглифами наносились сообщения. Взятые отдельно, эти надписи не имели никакого смысла, но, будучи расположены в известном порядке, заключали в себе обстоятельные донесения. Неудивительно, что японская разведывательная служба в Маньчжурии выиграла большинство схваток на «тайном» фронте военной разведки, имея в своем распоряжении изобретательность и ловкость двух азиатских рас.

По словам де Ногалеса, на японскую службу его завербовал «исполняющий должность министра Корейской империи» авантюрист по фамилии Эванс; он послал его в Порт-Артур продавать вразнос часы — швейцарские часы по сходной цене, предлагаемые швейцарским разносчиком, потому что Штоссель, командир русской крепости, был швейцарцем. Очевидно, корейский «советник» являлся ответственным руководителем и одновременно прикрытием японского шпионажа в Корее, в Порт-Артуре и на Ляодунском полуострове перед началом Русско-японской войны.

В то время как англичане открыто поддерживали Японию, правительство Китая — в основном в лице Юань Шикая, фаворита вдовствующей императрицы и наместника Чили, чьи шпионы шныряли повсюду, — делало все возможное, дабы помешать доминирующему влиянию Японии. Соседство Японии с Китаем казалось даже тогда еще более зловещей угрозой территориальной целостности Китая, чем непомерно разросшиеся имперские аппетиты русского царя.

В 1904–1905 годах было легко воспринимать «маленькую Японию» как слабую страну и аплодировать подвигам ее армии и секретной службы. Однако Япония намеревалась выступить с дебютом в роли Мировой Державы под самым надежным покровительством, чтобы вести старую добрую «профессиональную солдатскую» войну. Когда революционные элементы в России решили принять участие в борьбе, видя в разгроме России достижение своей цели, высшее японское командование не пожелало сотрудничать с ними. Польский агитатор, Пилсудский, тайно отправился в Токио просить о военной поддержке в разжигании польского восстания, но представители микадо ему отказали. Японцы хотели выиграть войну честным путем, чтобы завоевать престиж и, выселив русских с захваченной территории, закрепиться в Маньчжурии. Помощь в свержении другой имперской династии попрала бы их глубокую веру в монархию, абсолютизм и божественное право.

Главным результатом Русско-японской войны явилось радикальное изменение внешней политики Санкт-Петербурга. Сербия, панславянизм и крайне опрометчиво взращенный антагонизм между Австро-Венгрией и Балканскими славянскими странами явились отклонением от курса Министерства иностранных дел России. Таким образом, поражение в Маньчжурии перевернуло с ног на голову империализм Романовых, так что дальнейшее столкновение с империализмом Габсбургов стало неизбежным. Но прежде, чем мы перенесем наше внимание на роковые события на Балканах, нам необходимо познакомиться с театром действий секретной службы в Южной Америке — фактически изолированной от политики современной тогда Европы, и тем не менее предвестника политики полицейской системы, которая поддерживает европейские диктатуры сегодня.

Политические «боссы» в Латинской Америке, как правило, пренебрегали опускаться до предвыборных уловок, практикуемых в Соединенных Штатах. К тому же куда дешевле выходило не обещать голосовавшему того, что он получит, если проголосует за тебя, а убедить его в том, что он будет убит, если проголосует против. Удушающая хватка жадно рвущихся к власти диктаторов оставила свой след на горле практически каждой из республик Южной и Центральной Америки. Некоторые были расточительны и постоянно существовали под завуалированной формой деспотического правления. Некоторые процветали, хотя и не чрезмерно, и даже при значительном улучшении уровня жизни, хотя бы по той причине, что природные ресурсы страны были настолько богаты, что переполняли карманы мародеров.

Такое диктаторство в административном смысле означало особую смесь иллюзорного прогресса, репрессий и пренебрежения. Это также означало обуздание свободы слова и собрания, подкупленную оппозицию с кляпом во рту, а также коррумпированную прессу. А еще шпионов и наемных информаторов, мелких тиранов и мошенников вместе с темницами, поркой, пытками, военным судом, ссылкой, казнью и процедурой habeas corpus (неприкосновенность личности) только как привилегию гробовщика. Короче говоря, это призвало к любой крайности и безжалостности в деятельности политической полиции.

В то время как детективы Северной Америки обычно изображаются в виде «сыщиков», мягко ступающих на резиновых подошвах, то типичный государственный агент латиноамериканской диктатуры топает на кованых подошвах и намеревается наступить ими на шею гражданина. Любой подозреваемый, которого трудно было бы обвинить, но чья ценность вряд ли имеет значение, будет застрелен при попытке к бегству. Подобная полицейская практика уже давно закрепилась в Латинской Америке — деспотичной и революционной. Мадридское иго было радостно сброшено, но после поколений свободы и народного избирательного права, на рубеже столетия существовало еще много латиноамериканских республик, для которых монархии Испании или России могли быть свергнуты, как программа либеральной реформы.

Среди такого количества политических генералов-диктаторов находились настоящие монстры. В маленьком Парагвае правил диктатор, который обладал всеми садистскими замашками Ивана Грозного, без каких-либо оправданий невежества или отсутствия сострадания XVI века. До него Парагвай жил под благосклонным абсолютизмом иезуитских миссионеров, которые правили страной твердо и добродетельно в течение ста лет. С коренными гуарани они обращались как с детьми — бескорыстно, как могут быть бескорыстны люди, церковники или святые, обладающие абсолютной властью, но исповедуя идеальный коммунизм в своей мирской жизни. Все это изменил генерал Франсия, антиклерикальный фанатик, ставший диктатором. Он находил удовольствие в предвкушении казни своих жертв и заставлял их ждать на скамейке в поле зрения окон его дворца, пока он не соблаговолит дать сигнал к началу расстрела.