Ричард Роуэн - Три тысячелетия секретных служб мира. Заказчики и исполнители тайных миссий и операций

День или два все шло хорошо. И вдруг английская разведка «наотрез отказалась следовать этим путем». Крозье, будучи осторожно отговоренным от участия в заговоре своим начальником полковником Вальнером, сделал вывод, что «заинтересованные инстанции уже были задействованы в лице людей, используемых для их привычной работы, для успешного выполнения плана, и чья-либо дополнительная помощь будет для них излишней».

Крозье полагал, что ему для подкупа необходимо потратить не меньше 1000 фунтов стерлингов. Английская разведка сочла эту цену чрезмерной, хотя имела в своем распоряжении неограниченные средства и готова была, например, израсходовать 2000 фунтов на одну поездку в Германию какого-нибудь «нейтрального» дельца. Крозье, реалистически смотревший на секретную службу и не боявшийся признать, что ему доводилось «казнить» осведомителей и опасных противников, делает вывод без самодовольства или притворного ужаса, что на деле англичан не слишком заботила высокая стоимость подкупа сен-жильских тюремщиков, а то, что реальная цена освобождения мисс Кавелл — принесение в жертву одного из величайших потенциальных аргументов сторонников союзников в войне — была непомерно высокой. Мертвая Кавелл могла принести Великобритании куда больше пользы, чем живая.

Последнее письмо, написанное мисс Кавелл, было адресовано, по-видимому, «аббату де Л.». Отчаявшись спасти друга, аббат кинулся с этим письмом к представителям высшей британской власти в Нидерландах. Аббату предложили расстаться с этим драгоценным письмом «на несколько дней», но так его и не вернули. Аббат процитировал это письмо Крозье, и Крозье дает понять, что, по его личному убеждению, англичане просто бросили мисс Кавелл на растерзание палачам. Ходатайства посланника Уитлока и испанского посла, хотя и были горячими и искренними и даже поощрялись Лондоном, все же представляли собой не более чем дипломатическую формальность. В тот период войны протесты нейтральных стран не могли изменить мнение германских генералов.

Справедливости ради стоит отметить, что генерал-губернатор фон Биссинг, который отправлял правосудие строго в соответствии со стандартами европейской армии, прусской, французской или какой иной, был не одинок в своем отказе спасти мисс Кавелл. И если главные выгоды от ее казни достались англичанам, то это явилось не столько следствием дипломатической небрежности, сколько результатом мастерского ведения пропаганды.

До решения президента Вильсона объявить войну Германии англичане старались на каждый пароход, отправлявшийся в опасную зону действия немецких подводных лодок, сажать хотя бы одного матроса-американца. Пропаганда была таким же средством борьбы, как отравляющие газы. И раз англичане проливали свою кровь в Галлиполи, у Лооса и на Сомме, то жизнь сестры милосердия или простого матроса становилась лишь добавочным оружием, которое при необходимости можно было пустить в ход.

Это оружие использовалось настолько искусно и постоянно, что фон Биссинг, который не являлся Бурбоном, был готов получить урок. Едва ли не мировое осуждение Германии в связи с узаконенной казнью капитана Фрайетта, Габриэль Пети и Эдит Кавелл преподало ему этот урок. И если учесть многочисленные случаи гораздо более явного нарушения военных законов впоследствии, то фон Биссинг выглядит не таким уж злодеем.

Французы, например, до конца войны безжалостно казнили женщин-шпионок. Мату Хари расстреляли после громкого судебного процесса. Марию Соррелль русские повесили вообще без какого-либо суда. И многим немецким и австрийским женщинам, действовавшим исключительно из патриотических побуждений, были вынесены смертные приговоры.

Самой поразительной женщиной, работавшей на немецкой стороне, была сотрудница секретной службы, которую французы и бельгийцы прозвали «мадемуазель доктор». Так как ее, в отличие от Маты Хари, ни разу не арестовывали, не допрашивали, не фотографировали и не расстреляли, то о ней распространялось множество клеветнических слухов.

В действительности жизнь этой умной и смелой авантюристки, далеко не прозаической, протекла настолько «обыкновенно», насколько это было возможно в военное время. Оказывается, она даже несколько походила на Жанну д'Арк — была скромной, ревностной и преданной патриоткой, и, хотя крестьянскую простоту и экзальтированность заменила на изощренность и интеллект, ей суждено было, как и Деве, стать настоящей легендой, еще будучи активным участником войны.

В начале августа 1914 года эта молодая студентка Фрейбургского университета оставила свою исследовательскую работу и принялась писать письма по одному и тому же адресу — «Верховному главнокомандованию», т. е. в германскую ставку. Она начала свою бомбардировку прежде, чем 42-сантиметровые гаубицы стали разрушать кольцо фортов в Льеже; и продолжала писать, — ни разу не получив ответа — когда немцы вступали в Брюссель.

Это и была «фрейлейн доктор», Эльзбет Шрагмюллер. Она родилась в старинной вестфальской семье и в детстве часто ездила с бабушкой на заграничные курорты. Получив прекрасное образование, девушка владела английским, французским и итальянским языками. Во Фрейбургском университете она удостоилась степени доктора философии всего лишь за год до того, как в 1914 году в Карлсруэ вышла в печать ее диссертация о старинных немецких цехах. Профессора в университете считали девушку исключительно одаренной. Ей тогда исполнилось двадцать шесть лет; с войной она была знакома лишь по книгам, но слыла человеком настойчивым, изобретательным и решительным. Поставив себе новую цель, она разузнала фамилии офицеров, тесно связанных с разведывательным бюро генерального штаба — Nachrichtendienst. Письмо свое она адресовала майору Карлу фон Лауэнштейну, но тот был слишком поглощен интригами на Востоке. Не получив от него ответа, она обратилась с настойчивой просьбой к подполковнику Вальтеру Николаи зачислить ее в армию, поскольку она готова служить в любой полезной должности на фронте.

Ей и в голову не приходило обучиться профессии сестры милосердия или заняться какой-либо чисто женской работой. Ей хотелось принять участие в военных действиях. Наконец пришло письмо с печатью генерального штаба, в нем находился пропуск в военную зону и приказ немедленно явиться в Брюссель. Там она обнаружила, что тевтонское правительство взяло на себя контроль над захваченным королевством и что ее место назначения было обычным постом в ведомстве гражданской цензуры. Работа оказалась скучная, но нужная, заодно ее проверяли, на что ушло немного больше двух недель. Она обрабатывала больше корреспонденции, чем кто бы то ни было из ее коллег-цензоров, и из сотен банальных бумаг умудрялась извлекать материал, имевший важное военное значение. Некоторые из документов оказывались достаточно злободневными, чтобы направлять их прямо генералу фон Безелеру, командовавшему армейским корпусом, который в то время осаждал Антверпен.