Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

В январе дела пошли еще хуже. Советская артиллерия принялась поливать их окопы шрапнелью, а температура опустилась до –40 °C; противник целил в немецкие полевые кухни, лишая солдат горячего питания. Часовых из-за невероятного холода приходилось сменять каждый час, и, когда Йос, исполнявший теперь обязанности фельдфебеля, обходил посты, наушники его фуражки от мороза прилипали к коже. Чтобы выкопать окоп или укрытие, приходилось уже не рыть, а взрывать землю гранатами. После каждой метели, когда снег наполнял немецкие траншеи, красноармейцы бросались в атаку живыми волнами, выкашиваемые немецкими пулеметами. Не имея поблизости священника, крестьянский сын определил себе в исповедники дневник, чтобы «держать равновесие в жизни, осознавать правильное и неправильное и смотреть в будущее». Ежась на морозе и подбирая подходящие слова, Альберт Йос приходил к выводу: «Очень редко люди оказываются в жизни перед подобным одичанием [Verrohung] и вынужденными жить в таких первобытных условиях, как в окопах». Он ни в коем случае не исключал себя из процесса. Окопная война научила его сосредоточиваться на таких вещах, как выживание и убийство: «в постоянной готовности к появлению неприятеля, чтобы прикончить его при первой же возможности, что только и позволяет тебе сделаться по-настоящему твердым/грубым [roh]» [445] Автор намеренно приводит оригинальное немецкое roh , служащее в том числе и корнем для Verrohung . Слово roh означает «грубый, жестокий». . Экзистенциальный страх превратил теперь нацистскую пропаганду на тему «жидовского большевизма», коварных мирных жителей и опасных партизан в совершенно практическое явление. Как бы там ни пилила загнанная в подполье совесть каждого индивида, заставляя его внутренне содрогаться от того, каким «жестким», «жестоким», «суровым» и «грубым» он стал, коллективная трансформация людей на Восточном фронте необратимо завершилась [446] DTA, 148, Joos, ‘Kriegstagebuch’, 4, 6, 12, 20, 22, 24 and 26 Jan., 5, 10–11, 14–18 and 22 Feb., 5, 6 and 11 Mar. 1942. .

Ганс Альбринг пережил зимние месяцы в маленьком городке Велиж, в тылу группы армий «Центр». Оказавшись под натиском неприятеля на исходе января 1942 г., немцы продержались там восемь недель в ужасающих условиях. Немытый, заеденный вшами и вечно голодный, Ганс вышел из испытания убежденным, что «сравнение испытания (выпавшего на его долю) с апокалипсисом нельзя назвать таким уж натянутым». Однако 21 марта он поведал Ойгену Альтрогге: «То, что я приобрел в плане переживаний, куда больше, чем то, что я потерял». К середине апреля, через две недели после окончательного прекращения атак Красной армии, Ганс с радостью вцепился в письмо от одного из католических наставников в Мюнстере, цитируя его другу крупными отрывками в качестве своеобразного подкрепления сформировавшихся у него взглядов: «И кто знает, может статься, в этом-то и есть метафизический смысл войны, что в нас поднимается новое видение человечности, после того как мы на протяжении многих столетий следовали его ложному и все более искаженному образу» [447] MfK-FA, 3.2002.0211, Альбринг к Альтрогге, 1, 21 Mar. and 13 April 1942. .

17 февраля 1942 г. обер-ефрейтор Антон Брандгубер сбежал из батальона под Александровкой во время марша при переброске в направлении линии фронта. Ветеран кампаний 1939 и 1940 гг., Брандгубер очутился среди тех, кого в спешном порядке отправляли в СССР в качестве подкреплений из Нижней Австрии; в частях и подразделениях необстрелянные новобранцы оказывались плечом к плечу с закаленными солдатами вроде него. Эшелон доставил их в Орел. Оттуда немцы на протяжении трех суток маршировали походным порядком при температуре –40 °C через метели и ветер. То и дело их бомбили ВВС РККА, но всегда готовые схватиться за пистолет офицеры гнали солдат вперед и вперед. Они шли на пополнение поредевших рядов 45-й пехотной дивизии – соединения из Линца, едва избежавшего окружения в декабре, будучи в составе 2-й армии. Вглядываясь в лица следовавших в обратную сторону солдат, попадавшихся им по дороге к передовой, шагавшие на фронт пытались представить себе ближайшее будущее. Брандгубер видел одно и то же – «вымотанных, смертельно усталых, потерявших веру и несчастных» людей. Во время остановок те говорили о зимнем отступлении и об огромном количестве брошенного снаряжения [448] Koch, Fahnenfluchten, 325–351. .

По всей вероятности, опыт кампаний в Польше и Франции способствовал обострению у Антона Брандгубера чувства близкой опасности. Из Александровки он путешествовал в одиночестве и, пройдя назад 15 километров по той же дороге, похоронил винтовку вместе с футляром для противогаза в снегу и съел хлебную пайку. По-прежнему в военной форме, но теперь уже без ненужного более груза, Брандгубер попросил водителя проезжавшего мимо автомобиля подбросить его до следующего железнодорожного узла, где проследовал к путям. Смешавшись с толпой легкораненых, он сел в поезд, на котором добрался до Минска. Однажды его пустила переночевать русская женщина, но обычно Брандгуберу приходилось спать в станционных залах ожидания. Хлеб он воровал в армейских пекарнях.

Немецкая военная полиция регулярно проверяла железнодорожные станции в поисках дезертиров, и в ходе дальнейшего продвижения на запад обер-ефрейтор Брандгубер дважды натыкался на немецкие военные патрули – в Брест-Литовске и Варшаве. Всякий раз офицеров, несмотря на отсутствие у него полагающегося снаряжения, удавалось убедить, что бывалый и свойский на вид ветеран кампаний просто отстал от своей части. Они не задерживали его до выяснения, а лишь громовыми голосами отдавали приказ без промедления спешить в Орел, в состав 45-й пехотной дивизии. Как только патруль скрывался с глаз, Брандгубер преспокойно продолжал путь в западном направлении. В Бресте он двумя упаковками табака подкупил водителя тягача и доехал на его машине до Варшавы. Там, едва избежав вторичного ареста, беглец заметил на путях пассажирский поезд до Вены, сел в него и добрался до Блуденца и Букса. 27 февраля, ровно через десять суток после начала путешествия, Брандгубер пересек швейцарскую границу, проделав на пути от Александровки 3000 километров и съев в пути 3 кг хлеба.

Антон Брандгубер был одновременно опытным солдатом и самым невоенным человеком на свете. Допрашивавшим его швейцарским офицерам он объяснил свои мотивы с лаконичностью, достойной бравого солдата Швейка: «Мне все это показалось просто слишком глупым». Он не грезил карьерным ростом в вермахте; в начале 1942 г. Брандгубер всерьез беспокоился о перспективах в случае победы немцев. Его не привлекала возможность сделаться управляющим большим колхозом в России, служить в оккупационных войсках тоже не хотелось. Не возникло у него и сильной привязанности к сослуживцам. Он предпочел бы вернуть все на круги своя – жить в родовом хуторе в Лаа-ан-дер-Тайя в Нижней Австрии, где его ждали три лошади, семь коров, дюжина свиней и 8 гектаров земли. Там Брандгубер вырос, там же летом 2001 г. и проживал этот 87-летний старик, по-прежнему такой же замкнутый и необщительный. Через пятьдесят девять лет у него так и не нашлось других объяснений своего дезертирства помимо названных швейцарским военным. Приехавшему брать у него интервью молодому немецкому историку он ответил почти то же самое: «Мне все это перестало нравиться» [449] Ibid., 325 and 351. .