Роберт Говард - Ястребы востока

Впервые в жизни Зенги ощутил страх, который заставил его язык прилипнуть к гортани и заморозил кровь в жилах.

— Эй, охрана! — проревел он. — Ко мне!

— Зови громче, Зенги! — произнес Норвальд своим глубоким голосом. — Они не слышат тебя. Я прошел через твой спящий лагерь, подобно ангелу Смерти, и никто не видел меня. Твой шатер стоял без охраны. И вот, враг мой, ты отдан в руки мои, и твой час настал!

Со свирепостью, рожденной отчаянием, Зенги вскочил с подушек и выхватил кинжал, но англичанин набросился на него, словно огромный тигр, и повалил обратно на диван. Турок ударил наугад и почувствовал, что лезвие глубоко вонзилось в бок противника, но когда он вытаскивал его, чтобы нанести еще один удар, то ощутил на запястье железную хватку, а правая рука франка схватила его за горло, не давая крикнуть.

Когда атабег ощутил нечеловеческую силу нападавшего, его охватила слепая паника. Запястье будто оказалось в стальных тисках, сокрушающих плоть. Из-под пальцев другой руки англичанина, вцепившейся турку в горло, текла кровь — кожа была порвана, словно гнилая тряпка. Обезумев от удушья, Зенги свободной рукой пытался оторвать пальцы Норвальда от своего горла, но безуспешно. Мощные мышцы левой руки Норвальда напряглись, и раздался жуткий хруст ломающихся костей. Кинжал выпал из онемевших пальцев Зенги. Норвальд тут же подхватил его и вонзил в грудь атабега.

Турок выпустил руку, сжимавшую его горло, и поймал другую, с ножом, но эта последняя отчаянная попытка освободиться ему не помогла. Норвальд неспешно искал цель, пока его враг корчился в беззвучной агонии. Как в тумане, Зенги видел приближающееся лицо, израненное и окровавленное. А затем острие кинжала нашло его сердце, и видение ушло вместе с жизнью.

Усама, который не мог заснуть, подошел к шатру атабега и удивился отсутствию часовых. Он застыл как вкопанный. Когда из шатра появилась человеческая фигура, непонятный страх заставил волосы на его затылке зашевелиться. Он различил высокого седобородого мужчину, одетого в лохмотья. Араб неуверенно протянул руку, не смея коснуться призрака. Он видел, что рука человека была прижата к его левому боку, а из-под пальцев капала кровь.

— Куда ты идешь, старик? — запинаясь, произнес араб и невольно отступил назад под устремленным на него жутким взглядом горящих глаз.

— Я возвращаюсь в ту бездну, что породила меня, — ответил тот глухим голосом, и, пока араб в недоумении смотрел на незнакомца, тот прошел мимо него медленным твердым шагом и исчез в темноте.

Усама вбежал в шатер и в ошеломлении остановился, увидев неподвижное тело атабега, лежащее среди порванных шелков и окровавленных подушек.

— Конец царственным устремлениям и честолюбивым мечтам! — воскликнул араб. — Смерть — черная лошадь, которая может остановиться ночью перед любым шатром, а жизнь более непостоянна, чем пена на морских волнах! Горе исламу, ибо сломан его самый острый меч! Теперь может возрадоваться христианский мир — ведь Лев, что держал его в страхе, лежит мертвый!

Подобно степному пожару, пробежало по лагерю известие о смерти атабега, и подобно мякине, унесенной ветром, рассеялись его приверженцы, на ходу грабя лагерь. Власть, что объединяла их вместе, перестала существовать, и каждый был сам за себя, а добыча доставалась сильному.

Измученные защитники замка, стоявшие на стенах, поднимали зазубрившиеся мечи для последней смертельной схватки. Они изумились, увидев в лагере осаждавших замешательство, беготню, ссоры, грабеж и крики — и, наконец, разбегающихся по равнине эмиров и солдат. Эти хищники жили своим мечом, и им дела не было до мертвого, хотя бы и властителя. Они направили своих коней кто куда в поисках нового господина, спеша пробиться к самому сильному.

Ошеломленный, еще не понимая, какое чудо спасло Джабар Кал’ат и всю страну, Майлз дю Курсей стоял с Эллен и их другом сельджуком, глядя вниз на безмолвный опустевший лагерь, где под утренним ветерком лениво хлопал порванный шатер, в котором лежало окровавленное тело того, кто был Львом Тивериады.

Гордон говорил. Его слушатели охотно подались вперед, с большим интересом.

— …Не только мои носильщики дезертировали, но и мой аскари тоже. Я остался посреди тропических джунглей — единственный белый человек на сотни миль. Запасы у меня были, но из вооружения только двуствольное ружье.577 для охоты на слонов, пистолет, ятаган и тяжелая сабля арабского производства. К винтовке у меня было патронов восемьдесят, двести для пистолета, а остальное утащили носильщики и аскари. И я видел очень мало пользы в том, чтобы отправиться на побережье. Я находился настолько далеко от берегов, что у меня было ощущение, что не важно в какую сторону идти, но в любом случае нужно было нырнуть подальше в джунгли… И, судя по всему, поблизости не было никаких туземцев. Наконец, я выбрался из чащобы и оказался на полосе песка — на краю пустыни. Вдали я увидел горы. Эту пустыню я тоже пересек. Жара была страшная. Солнце палило яростно, превратив землю в жесткую, бесплотную равнину. Там не было никаких оазисов, никаких источников. Ничего, кроме песка и скал. Но полоса пустыни оказалась не такой уж широкой. За ней шла полоса саванны — холмистая равнина, поросшая высокой качающейся травой… Там было много дичи, и там жили племена чернокожих. Они были дикими, воинственными — лучники и всадники… У них были лучшие лошади из тех, что я когда-либо видел. Но от них было легко ускользнуть. Вскоре я вышел к одной из деревень, которая стояла на видном месте на холме, и была огорожена высоким частоколом. Никем не замеченный, я проскользнул в деревню и внезапно появился перед племенем. У меня сложилось впечатление, что они впервые увидели белого человека и хотя были поначалу враждебны, мне удалось доказать, что я — друг. Туземцы были высокими, хорошо сложенными, а женщины их были недурны собой. У них были типичные черты негроидной расы. Они говорили на языке, который напоминал язык банту, а я довольно хорошо говорю на нем, хотя отдельные слова и фразы звучали отлично от любого языка, который я когда-либо слышал. Их страна располагалась между пустыней и густыми джунглями. И там все время шла война… Люди в деревне называли себя сансаи… как я уже говорил, они были великолепными всадниками…