Рина Оре - Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том

– Молчи же, ради Бога, – шепотом взмолилась девушка. – Я не хочу. Не хочу!

– Грити, – стал приближаться к ней Оливи с того угла, где за его спиной оставалась спасительная глубина кухни с дверью в лавку, а оттуда на улицу. – Ну зачем тебе быть бедной, дурочка? Целый день стираешь, готовишь, моешь. Руки на черт-те что похожи. Я тебя в шелка одену, дом сниму, прислужницу найму. Ничего делать не придется, – наступал он, а Маргарита пятилась. – Будешь кушать как дама, спать как дама. Только со мной…

Маргарита бросилась в коридор, но он ее там догнал и прижал к стенке.

– Да подумай же головой, дуреха… Ну что тебя ждет? Выйдешь замуж за какого-нибудь нищеброда – за такого, как тот кузнец… И ему прислуживать будешь, как сейчас…

– Уйди! – пыталась освободиться девушка. – Пусти меня! Говорю, что не хочу!

Но Оливи крепко держал ее за запястья той же стальной хваткой, как у его матери. Он пытался ее поцеловать – она, избегая губ Оливи, отворачивала лицо и елозила головой по стене, из-за чего ее чепец неряшливо сполз набок.

– Да уйдиии же, – чуть не плача, простонала она. – Я закричу…

– Нет, не закричишь, – тяжело дышал Оливи. – Давно б закричала, да мою мать боишься.

Он плотно прижал ее своим телом к стене, и ему почти удалось ее поцеловать, как в коридоре показался Гиор, шедший к уборной. Он громко хмыкнул, отчего девушка сразу оказалась свободной, после пристально вгляделся в нее, следом в Оливи – и резко вышел из коридора, направляясь через гостиную в обеденную. Оливи грустно посмотрел на Маргариту.

– Ну вот что ты наделала? Надо было шуметь? Дуреха! – заключил он и тоже ушел, но вверх по лестнице, в свою спальню.

Маргарита, оставшись одна, не знала, что делать. Она поправила на голове чепец и тихо подступила к гостиной. Скоро ей стало понятно, что Себесро покидают дом без объяснений и навсегда. Девушка обхватила щеки руками, моля Небеса и Бога на них, чтобы тетка не прознала о причине расстройства помолвки. Пока одни уезжали, а другие старались их отговорить, она успела убежать в свою комнатку за лестницей и запереться там.

Небеса и Бог за что-то не любили Маргариту или же они ее испытывали: когда тетка Клементина вошла в кухню и увидела там шляпу сына, она всё сразу поняла. И, конечно, ринулась к спальне племянницы, стала орать и пытаться вломиться туда. Дверь едва не слетала с петель от рывков тонких, но сильных рук тетки. Еще Маргарита слышала голос дядюшки Жоля, безрезультатно пытавшегося урезонить разъяренную супругу. Потом голос дяди исчез. Через пару минут за дверью что-то негромко заговорил Оливи, которого привел дядя Жоль. Далее раздался плач Клементины Ботно, затем все голоса удалились.

Несчастная Маргарита сидела на кровати, в кромешной тьме, вжавшись в угол. Если бы в комнатке были окна, то от страха она убежала бы навсегда. Даже бродяжничество стало пугать ее меньше, чем расправа тетки. Девушка плакала и проклинала свою горемычную планиду.

Минут через восемнадцать из-за двери раздался голос дяди Жоля:

– Вот чего, дочка, поеду я к Себесро и постараюся всё сладить, – тяжело вздохнул он. – Верно, что заперлася. Сиди так всё ж таки до моего возврату, а то Клементина тебя взаправду изувечит. Ну… кх… мх… я пошел, – покряхтел он. – Ты-то как тама? Живая хоть? Отзовись.

– Возвращайся побыстрее, – взмолилась подошедшая к двери Маргарита. – Мне страаашно…

– Страаашно, – передразнил ее дядя Жоль. – Конечно, страшно. И верное, что страшно. Я такой Клементину отродясь не видал, хоть казалось, всякое уж былось. Мне тож страшно. Навытворяли вы с Оливи делов…

– Я не виновааатая… – простонала Маргарита.

– Может и невиноватая, но, – тяжело вздохнул он. – Так-то оно так… но вот только отчего ж с тобою… и впрямь стоко бедствий?

________________

Через час добряк дядя Жоль скандалил с боевой прислужницей, не желавшей впускать его в дом Себесро. В конце концов он попытался силой зайти внутрь, но не менее широкая, чем он, прислужница сама выпихнула его с крыльца и захлопнула дверь. Если бы это сделал мужчина, то Жоль Ботно бы плюнул, сел на телегу и гордо отправился домой, но, вспомнив недавние унизительные шлепки от своей супруги, пришел в такой гнев, что даже его колпак съехал со лба к затылку – и показался нелепо торчащий, будто тоже возмущенный распустившимся поведением женщин клок волос. Жоль Ботно принялся кричать под большим окном дома Гиора на всю оживленную и шумную Восточную дорогу, одну из трех главных улиц Элладанна:

– Гиор Себесро, поди сюдова! Будься мужчиной и не кройся за дурной бабой, что тебе служивает! Нельзя без разъяснениёв покинуть дом, где тебя обедували! Я так и буду тута орать! Не уйду, покудова с тобой всё не поясняю!

На забавного толстяка оглядывались с повозок. Торговки цветами и сластями толкали друг друга локтями, показывая на него пальцем. Прохаживавшиеся по широкой мостовой модники прыскали смешком, а их яркие спутницы улыбались. Звездочка и та отворачивала голову, будто испытывала за хозяина стыд. Но Жоль Ботно никуда не уходил, продолжая звать Гиора и угрожая, что будет так орать хоть до следующей медианы.

Шумная настойчивость Жоля Ботно возымела успех – спустя триаду часа он оказался в кабинете суконщика. Гиор Себесро усадил своего возможного отца по мужу сестры на скамью, а сам принялся ходить по комнате.

– Да не маячь ты, Гиор, – сказал дядя Жоль. – Я ж тебя еще малюткой помню. А ты? Как попал в беду, позабыл уж? Ты спал в моем дому, а я тебе сказки сказывал. Помяташь про сбежавший блинчак и как ты рёвом от этой сказки восплакал, а я тебя утешал?.. Охолодись давай… и прямо поговорим. Не делай Конца Свету из того, что былось, всё ж таки час Кротости еще не истек.

Гиор остановился. От гнева его острые скулы едва не прорезали кожу.

– М-моя сестрица д-орога мне, – срывающимся голосом выговорил он. – Нам не нужен ох… хотник за приданым.

– Да чего ты! Наверное, хотишь выдать сестру по любви? Кто не хотит? Да вот вряд ли таковский жених сыщется, сам знаешь, – увещевал суконщика дядя Жоль. – Оливи, хоть и дурень, но не дурак. Он знает, как себя весть и блюдёт приличья. Вот всё, что нас всех устраивает, разве не так?

– Он обнимал и целовал другую в то же время, как в соседней зале, почти за стенкой, мы… Мы – дураки, обсуждали венчание! Для меня, Жоль Ботно, это неприлично! Если для твоей семьи такое – это прилично, тогда нам точно не по пути!

– Конечно, и нам всё это неприличивувставаёт, – заверил суконщика дядя Жоль, снимая колпак и промокая рукавом лоб. – Оливи… Он так кается…

Гиор хмыкнул.

– Кается, – повторил дядя Жоль. – Он не виноватый.

Затем дядя Жоль, обиженный на весь женский род, сказал то, чего не смог простить себе даже после покаяния и отпущения священником этого греха: