Рина Оре - Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том

Предки Гиора и Залии были санделиа́нцами с самого южного побережья Меридеи, когда-то циклами лет страдавшего от разбойных набегов безбожников из Сольтеля. Малокровно-бледные, черноволосые и черноглазые Себесро дали Маргарите представление о наружности жителей загадочного континента на Линии Огня, столь жаркого, что под солнцем Лиисема кожа сольтельцев не загорала. В том другом континенте не обожествляли даже языческих идолов, совсем ни в кого не веровали и не знали, что каждый год их спасает от Конца Света праведность меридианцев. «Обманутые Дьяволом безбожники нарочно предаются Порокам, дабы оттолкнуть Солнце дальше от Гео и дабы в их землях стало прохладнее», – так сказал восьмилетней Маргарите священник, когда она его спросила: «Зачем же ведется Священная война в Сольтеле?»

________________

В деревенской избе помещение между крыльцом и жилой частью дома называлось «сени», у горожан – «передняя», первая комната. Гостиная первоначально была покоем в богатом доме для приюта странников – и ничего ценного там не размешали. Хозяева дома спускались туда послушать занятные истории путников об иноземных обычаях, монастырях, диковинах, – так и родилась традиция собираться с гостями в гостиных. Спальни являлись одними из самых главных комнат дома, хозяйскую опочивальню обставляли как парадную палату и пускали в ней только самых близких друзей. Обеденная зала или просто обеденная – это не то же, что столовая. В замках аристократов столовая примыкала к кухне, предназначалась для прислуги или дружины, из-за низких потолков и отсутствия окон производила не лучшее впечатление, а обеденная – это красивое помещение для званых обедов, удаленное от кухни и ее запахов.

________________

Гордостью дома Клементины Ботно была комната с фонарной башенкой, где находился цельный, а не разборный стол, ведь даже «держатели широкого имущества» зачастую принимали основную трапезу в парадных или гостиных залах, куда то заносили столы, то выносили. Ее огорчали лишь скромные размеры ее обеденной и невозможность из-за этого разместить здесь буфет – главное украшение обеденных, но выход нашелся: дядя Жоль смастерил угловой шкаф с открытыми полками для посуды и треугольной столешницей. К прибытию дорогих гостей Клементина Ботно щедро покрыла буфет вышитыми полотнами и выставила оловянную утварь, одолженную на день у соседей. Другой угол занимал столик с тазом и глиняным водолеем для омовения рук.

Гостиная, комнатка между передней и обеденной, служила для отдыха семьи и приема гостей; здесь стояли два складных кресла, трехногий стул, трехногий столик для игр и массивная скамья (со спинкой, подлокотниками и скамеечкой для ног) – она устилалась тонким тюфяком, дополнялась покрывалом и четырьмя подушками. Культура дозволяла мужчинам вольготно развалиться на скамье, тогда как дамам надлежало сидеть с прямой спиной на широких табуретах-креслах с подлокотниками и X-образными, округлыми ножками. Символом зажиточного дома являлся напольный ковер: если гостей было много, то они усаживались на него, а после их ухода ковер сворачивали. Обычно залы украшали узорными полотнами и напольными подставками-статуэтками для ламп, но такого добра у Ботно не имелось – в их доме светлые стены разбавляли лишь деревянные полки для светильников. И всё же, оглядывая свежую побелку, фонарную башню, камышовые циновки на полу, нарядно убранные скамью и буфет, Клементина Ботно осталась довольной – обстановка выглядела достойной: не убогой и не чванливой, – значит, никто бы не заподозрил, что она потратила уйму усилий, стараясь угодить столь выгодным гостям.

Ранний обед проходил без досадных происшествий и казался вполне «культурановым». Убедившись, что Гиор Себесро ничуть не увлечен Маргаритой, Клементина Ботно впала в благое расположение духа (этот богатый торговец не уделил даже полвзгляда красавице в переднике, и тетка хвалила себя за придумку с уродливым чепчиком). Что до самой Маргариты, то она успешно справлялась с прислужничеством: ей нужно было забирать использованные квадратные тарелки и ставить чистые, разрезать на большом блюде свиное жаркое и раздавать желаемые куски гостям, а если просили что-то, чего не было на столе, приносить это из кухни и делать поклон. Девушке такой труд казался игрой: она чувствовала себя одной из тех важных прислужниц, которые угождали знати. Вино разливал дядя Жоль, за что Маргарита его про себя горячо благодарила: тетка наверняка бы исполнила угрозу и растерзала ее за порчу вышитой скатерти, покрывавшей до этого дня ореховый стол только по Возрождениям. Правда, вино гости едва пили, хотя бочонок санделианского красного разорил Оливи аж на пятьсот регнов. Дамы Себесро едва пригубили бокалы. Гиор, вообще, пил воду, объяснив, что позволяет себе вино исключительно по благодареньям. Из-за такой привычки он стал немного нравиться Маргарите. Дядя Жоль тоже почти не выпивал, боясь чего-нибудь натворить, тетка Клементина растягивала свой бокальчик, зато Оливи опустошил целый кувшин. Он не казался пьяным, лишь немного расслабленным, – на его губах лежала легкая, сытая улыбка.

Залия сидела за столом с каменным лицом и пустым взглядом. Когда ее отвлекала мать, она моргала, пыталась следить за беседой – потом всё повторялось. Маргарита посматривала на нее с любопытством и сочувствием: Экклесия таких людей называла вольнодушными, то есть не получившими с Небес душу, а с ней и человеческого разума.

Душу Экклесия определяла как загадочною сущность, благодаря которой человек имел совесть, умение отличать добро от зла и желание хоть немного, да страдать, вопреки здравому смыслу, – словом, душа давала всё то, чего не было у более счастливых животных, обладающих одной плотью. Плоть дарил Бог, точнее, Создатель даровал жизни, чудо живой плоти, и она была у всех земных тварей – и у льва, и у жука, и у человека. Луна наделяла только человеческую плоть крестом Пороков и Добродетелей, а уже примерно в трехлетнем возрасте в окрепшую плоть попадала, как зернышко в землю, душа. Она проливалась сама по себе с облаков или же осознанно возвращалась из Элизия. Душа росла в плоти, словно дерево, цвела и плодоносила в возрастах Благодарения, затем увядала, возвращаясь в слабое состояние, какой попала в плоть. В скорби по преждевременно усопшему меридианцы утешались тем, что душа погибшего в зрелом возрасте человека ушла сильной: и в следующем перерождении она явит свои неутраченные навыки – покажет какой-нибудь талант. Самоубийство приравнивалось к Унынию. За такой страшный проступок Дьявол сурово карал самоубийцу на том свете, Экклесия и власти наказывали его останки и семью, так что нарочно люди не погибали, надеясь на более удачное перерождение.