Наг Стернин - Ведьмы

Леля слова обидные пропустила мимо ушей, терлась умильно головою о бабушкино плечо, приговаривала:

– Бабушка, бабулечка…

Потвора насупилась.

– Что еще у тебя? Хватит тереться, чай не кошка. Опять вопросы смущальные?

Леля присела на кончик лавки. На бабушку она теперь не глядела, а глядела она на плясавший в печке огонь.

– Вопросы, – сказала сокрушенно.

Потвора молчала. Леля искоса глянула на бабушку и снова уставилась на огонь.

– И что молчишь? – сказала Потвора раздраженно. – Выкладывай свои вопросы.

– Я про навьев, баба. Своих мертвецов на кострах жжем, чтобы души их на небе с небожителями и пращурами пировали бы и прохлаждались. А чужих? Их, поди, тоже свои пращуры дожидаются?

– Вона, – удивилась Потвора. – С какой стати их жечь, врагов то? Пусть в земле тлеют, а души ихние пусть Семарглов кормят, росткам землю рыхлят, пребывают в хлопотах о воде для корней и в ином всяком у Переплута вечном холопстве… ты давай не крути, это ли для тебя вопрос, ты давай свой смущальный спрашивай.

– Ну, хорошо. А вот если не довелось сжечь хорошего человека, он тоже в навьи идет?

– Ты к чему это клонишь? – насторожилась Потвора.

– Не понимаю я, баба, – сказала Леля с отчаянием. – Как может быть, чтобы хороший – и в навьи? Вот, к примеру, уйди я в лес, хоть бы и по грибы, а меня в незнаемом месте деревом и задави. В краде огненной меня не сожгут и на погосте родовом рядом с пращурами не упокоят. И получится навья. Что же, приду тебе вредить?

Потвора тяжко задумалась.

– Не ты придешь, навья.

– Но навья эта – моя душа. А как же любовь? Выходит, не душа любит, тело, коли вместе с ним любовь истлевает?

– Я думаю так, сказала Потвора с осторожностью, – пращуры и навьи, это уже не… как бы сказать… ну вот ползет по дереву гусеница безобразный червяк. А потом из нее получается наикрасивая бабочка. Скажи, знает ли бабочка, с каким другим червяком-гусеницей она во время оно дружбу водила?

– Это очень грустно, – сказала Леля и шмыгнула носом. – Выходит, матушка забыла про нас с тобой?

– Тьфу ты, – рассердилась Потвора, – она что же, по-твоему, бабочка, или как? Я тебе к примеру говорю.

Леля подумала, нерешительно кивнула головой.

– Ладно, вроде бы, поняла я. А еще спросить можно? Про другое?

Потвора, скрывая облегчение, великодушно махнула рукой. Леля радостно поерзала на лавке, устраиваясь поудобнее, подперла щеку кулачком.

– А скажи-ка ты мне, бабуля, вот что. Над твердью над небесною плещутся хляби водные, тяжелые. Что же та твердь на землю не упадет?

– В кощунах говорится, что есть среди земли огромное до неба дерево. Оно и держит свод небесный.

– Так то же Дерево Жизни, – сказала Леля разочарованно. – Оно для листочков, для жизни человеческой. Оторвется листочек – кто-то умер, вылез из почки новый – народился.

– Правильно, – согласилась Потвора. – Для листочков. Но и небо держать тоже.

– Ты мне вот еще про что объясни, – сказала Леля осторожнно. – Как на небе пращуры охотятся, как с богами небожителями прохлаждаются, если там хляби?

– Ну не везде же. Есть и сухие места.

– А откуда возьмется дождь под сухими местами, если для дождя хляби небесные разверзаются?

– Он под сухими местами и не идет. Слыхала ведь, есть на земле пустыни гиблые безводные?

– В чужедальних тридевятых странах?

– Да, – согласилась Потвора.

– Но там свои боги, чужеземные, разве они к себе наших пращуров прохлаждаться пустят?

– Совсем ты меня своими вопросами замучила, – рассердилась Потвора. – Погоди, вот помру, к тебе во сне явлюсь и все до тонкости расскажу. Знаешь, чем взрослый человек от ребенка отличается?

– Знаю, – хмуро сказала Леля. – Вопросов не задает.

– Ненужных, – уточнила Потвора. – И глупых. А твои, если и не глупые, то ответа на них мне все равно взять негде.

– Бабушка, – тихо сказала Леля, – а правда, Тумаш добрый молодец и красивый?

В колодце тяжко забулькало, забурлило. Потвора сказала, умудряясь ясно выговаривать даже и через повязку:

– Дрова везут, слышишь? Ну-кося, иди встречать.

Леля поднялась на колени, нависла над расстеленной холстиной, старательно отряхнулась, следя, чтобы очесы упали, куда следует. Потвора помогла внучке снять фартук и придирчиво смотрела, как она моет руки, раскутывает по самые глаза завязанное лицо и снова моет руки, меняет воду, моет лицо и вытирается Ящеровым кощным полотенцем. Внучка все делала как надо, но Потвора не удержалась и сказала:

– Не торопись, поспеешь.

– А я тороплюсь? – вскинулась Леля. – Что это ты на меня?

– Да нет, я так. Дело делаем опасное, вот почему.

– Я не знаю? Глупая я? – Леля крутанула подолом независимо и вышла за дверь.

Потвора хотела ей крикнуть, чтобы шла к Мешалке-ручью, гудели-де трубы овражные, но махнула рукой и рассмеялась. Что это она, в самом деле, лишнее это, пора привыкать, подросла внучка.

Потвора прибралась, вымыла пол, обмылки вылила от дому подальше, в ручей, дела эти кончать надо было до подъезда дровосеков, дел было много, и дела все опасные, и потому тщательные.

Хоть и медленно поспешала волхва, а успела-таки встретить обоз при въезде на капище, чтобы путь указать к дровосечищу. Но было это опять делом лишним: переднею волокушею правил Тумаш, а рядом с ним весело шагала Леля. Лицо у Лели раскраснелось, глаза блестели, и тех глаз она не сводила с Тумаша, так и есть, взрослеет внучка, взрослеет.

Тумаш бросил вожжи Радуше, подошел к Потворе, поклонился степенно и сказал, краснея лицом, что направила-де старши́на родовая во главе дровосечной ватаги его, Тумаша, честь ему оказавши по дяде. Что привез он ей, великой волхве, дрова по разумению своему, пусть-де посмотрит, годны ли ей, великой волхве, те дровишки.

Дрова были отменные, березовые, и в огне те дрова легки, и в топке жарки. На взгляд, саженей с десять, не меньше. Не только Тумаш, все ватажные следили, дыханье затаив, как шла Потвора неспешно вдоль волокуш.

Потвора сказала:

– Хороши дрова, благодарствую.

Ватажные заулыбались, загалдели. Леля, засчастливясь лицом, кинулась бабушке на шею, а Тумаш, с облегчением крутя ус, уже пятился перед обозом, показывал, куда заворачивать волокуши. Парни, девицы с гомоном тащили топоры, колотушки дровокольные вязовые, рубленные клином дубовые шпыни. Ватага распалась на малые ватажки, в каждой оказался свой заводила. Девицы повели лошадей к коновязи. Парни быстро растащили бревна на равные кучи, прилаживались, чтобы способнее взяться за дело. Заводилы, да и прочие тоже, ревниво поглядывали друг на друга. Отставать не хотелось никому.

От других ватажек уже доносился стук топоров, буханье дровоколок, а Тумаш со своими все вертел бревна, прилаживая их комлями в подвес на припасенных подкладных бревнышках. Леля раздумывала, как бы устроить так, чтобы прибиться к этой ватажке, уж очень хотелось, но тут подошли Рада с Малушею, охнуть не успела, все клинья тут же и разобрали. Леля казнилась, упустила случай, надо бы схватить какой вовремя.