Юрий Штаб - Закат Пятого Солнца

– Себастьян, ты только посмотри! Да эта птица говорит!

Попугай строго покосился на них. Крупный, вместе с хвостом чуть ли не в половину человеческого роста, с очень большим круто изогнутым клювом, он сидел на запястье у хозяина совершенно спокойно, не делая попыток улететь. Чика несмело протянула к нему палец, коснулась крыла и что-то сказала. Птица тут же повторила ее слово, чем вызвала у девушки настоящий восторг.

Но чтобы полюбоваться бесконечными диковинками не хватило бы целого дня. Чика сама же первая отвернулась от попугая и решительно направилась в сторону высящихся уже совсем недалеко пирамид. Фернан двинулся вслед за ней, мысленно проклиная местную жару. Солнце стояло высоко, немилосердно нагревая воздух. Они, влекомые толпой, вскоре вышли на площадь, где людей было уже просто не счесть. Чика их покинула, видимо, отправилась готовиться к выступлению.

Испанцы вертели головами, рассматривая все происходящее вокруг. В честь праздника индейцы принарядились, яркостью нарядов соперничая с теми же попугаями. Горожан развлекали снующие туда-сюда фокусники и жонглеры. Сквозь массу людей протискивались продавцы всевозможных угощений. Они деловито таскались со своими корзинами, громко нахваливая товар. Пару раз подходили и к европейцам, но те неизменно отказывались от предложенных блюд. Еда выглядела странно, и понять ее происхождение удавалось не всегда. Испанцы уже убедились, что дикари готовы в свое меню включить практически что угодно, вплоть до сушеных насекомых, а потому остерегались пробовать незнакомую пищу.

А гомон постепенно угасал, подавленный нарастающими звуками музыки. На этот раз определить ее источник удалось без труда. У подножия одного из возвышений находился оркестр из двух десятков индейцев. Состав ансамбля оказался практически таким же, как и в тот раз, когда Фернан впервые увидал Чику – всевозможные барабаны и трубы. Музыканты тоже принарядились в честь праздника. Здоровенный детина, без устали колотящий широченными ладонями в высокий стоящий вертикально барабан, широко улыбался, весьма довольный тем грохотом, который получался на выходе. Браслеты, украшенные ракушками, позвякивали у него на запястьях. Рядом приплясывали не менее пестро одетые индейцы, ударяя руками или палочками в барабаны поменьше. Трубачи, находящиеся чуть в глубине, были плохо видны за первым рядом. Над головой у каждого из музыкантов возвышался целый ворох перьев, которые, в такт движениям людей, колебались и покачивались, производя впечатление настоящего танцующего леса.

Фернан быстро определил что музыка льется еще и с обеих сторон. Справа и слева, шагах в двадцати, стояло две группы индейцев, которые столь же исправно били в барабаны и дули в трубы. Но главному действу предстояло развернуться прямо перед глазами испанцев. Каменное возвышение, перед которым они остановились, не превышало человеческого роста и, по сути, представляло собой помост. Собравшейся внизу толпе отлично было видно все происходившее. Скоро на эту сцену высыпала стайка девушек. Стройные, легконогие, они закружились в быстром танце.

Чика даже среди других отличных танцовщиц выделялась гибкостью и изяществом. Одетая в корону из переливающихся перьев, она вращалась то в одну, то в другую сторону, покачивая бедрами и выписывая сложные движения руками. Нежная смуглая кожа, видимо, смазанная каким-то маслом, сияла на солнце. Колокольчиков теперь на девушке было уж и вовсе не сосчитать: на поясе, на запястьях, на щиколотках. Они нежно и негромко перезванивались, добавляя еще больше разнообразия звучащей со всех сторон музыке. Грудь полностью скрывало массивное ожерелье из нефритовых пластин и ракушек, спускавшееся до пояса. Так она танцевала, сверкая украшениями и блистая белозубой довольной улыбкой.

Фернан смотрел на нее как зачарованный. Даже в прошлый раз, когда он впервые видел ее выступление, он не был так околдован. Теперь же, любуясь этим стройным телом и глядя на ее счастливое лицо, зная, что она улыбается именно ему, молодой испанец замер в восторге, почти не дыша. Растворившись в звуках музыки, забыв обо всем на свете, Фернан стоял неподвижно и лишь глаза его неотрывно следовали за девушкой, увлеченно исполнявшей свой танец. Себастьян неодобрительно смотрел на своего молодого друга.

«Мальчишка совсем расклеился! – думал Риос. – Он так рвался сбежать от дикарей, а теперь о возвращении на Кубу даже не заикается. Стоит и глаза не может оторвать от своей танцовщицы. Плохо дело! Того и гляди, придется мне в одиночестве покидать этот варварский город!»

Представление вскоре закончилось. Девушки убежали с помоста так быстро, как будто их ветром сдуло. Теперь там оказались другие люди. Это были какие-то местные вельможи, и речь их звучала важно и торжественно, но Гонсалес не слушал. Будучи все еще под впечатлением от танца своей красавицы, он стоял и довольно улыбался неизвестно чему. Себастьян же все больше мрачнел. Через какую-то минуту Чика, совершенно счастливая, хоть и несколько запыхавшаяся, подбежала к ним, и все внимание Гонсалеса было поглощено ею. Девушка прильнула к Фернану, глядя снизу вверх сияющими глазами и жадно ловя слова похвалы.

А праздник шел своим чередом. Пришло время плясать мужчинам. Разодетые в живописные одежды с длинной свисающей бахромой, они усердно вели свой ритуальный танец. Фернан обращал на них мало внимания, все больше любуясь стоящей рядом девушкой. Она же то жадно смотрела на сцену, то отвлекалась на своего спутника, то вертела головой по сторонам, высматривая какие-то диковинки в толпе.

Время шло, становилось все жарче. Испанцы, пользуясь своим высоким, хотя до сих пор так и непонятным им самим статусом, приказали двум слугам держать над ними широкие опахала из перьев. Эта тень позволяла легче переносить зной. Чика поначалу стояла рядом с Фернаном, спрятавшись от палящих солнечных лучей. Затем она выскользнула из-под его руки и юркнула в толпу. Огромная масса людей в скором времени начала двигаться, перемещаясь к подножию одной из пирамид. Видимо, именно там должно было продолжиться представление. Фернан нахмурился, но пошел вслед за остальными.

Пирамиду венчала широкая площадка, на краю которой стояло несколько человек. И снова перья, маски, украшения, раскрашенные тела. Все, как будто, снова повторялось… Острый взгляд Гонсалеса с некоторым удивлением узнал среди вознесшихся над толпой того самого толмача, который учил их местному наречию. Интересно, кто же он такой? Люди внизу постепенно смолкли, даже музыка медленно угасала, пока не оборвалась прощальным взвизгом флейты.

Все взгляды устремились на площадку. Фернана успокаивало, пожалуй, лишь то, что там не оказалось никакого камня, на который человека можно положить и вырезать сердце. Один из стоящих наверху разодетых индейцев разразился тирадой. Голос его звучал мощно, воистину громогласно. Казалось, что этот рев, сравнимый с рокотом огромного барабана, разносится по всему городу. Мужчина в упоении размахивал руками, то поднимая их вверх, то указывая широким жестом на сгрудившихся у подножия пирамиды слушателей. Монолог завораживал. По мнению Фернана, любая речь будет внушать опасения, если у говорящего над лицом нависает деревянная маска демона с кривыми клыками и кроваво-красными глазами, а сам он полностью разрисован синей и черной краской. Когда говоривший обращал свой взор на людей, те замирали, будто бы скованные ужасом.