Виктор Сбитнев - Совсем другая история

Вот передо мной лежит памятное заключение призывной комиссии костромского военкомата, куда меня вызвали на излёте советского времени, хотя срочную я к тому времени уже давно отслужил. Но тут дело особое! Я тогда опубликовал в «Северной правде» цикл откровенных материалов о незаконных деяниях руководителей облисполкома и глав областных управлений, и меня, как «заинтересованного организатора несвоевременной полемики, способствующей развитию нездоровых тенденций в советском обществе», решили призвать через райисполком по месту жительства на военные сборы, а там – в Карабах. Быстро смекнув что к чему, я сослался невропатологу (кстати, совершенно обоснованно) на недавнее сотрясение головного мозга и периодически возникающие в связи с этим приступы сильного удушья. Тот, озадаченно почесав за ухом, написал в карте обследования рекомендацию: «психо – неврологический диспансер, амбулаторно». Когда же я подошёл с этим резюме к председателю призывной комиссии, тот грубо перечеркнул его и размашисто вынес сверху свою резолюцию: «Психбольница. Стационар!» Я любезно поблагодарил и, аккуратно свернув документ, пошёл писать ещё одну скандальную статью, на сей раз об умышленной попытке советских чиновников отправить неугодного журналиста в «дурдом». Вспоминается и обочина шоссе из Костромы в Нерехту, на которую мы с нерехтским предпринимателем Андрющенко сливали из бака его иномарки подозрительный бензин, который, как мы поняли уже в дороге, залили туда ночью неизвестные «доброхоты». Я тогда вплотную подобрался к разгадке убийства его родственников и неприглядной роли в этом местной милиции, и мы просто испугались сгореть заживо на пустынной дороге. Кстати, примерно через полгода этого Андрющенко за что-то всё-таки упрятали в ИВС, и я долго добивался при помощи разных медсправок его перевода из холодной камеры изолятора в тёплую палату областной психбольницы, где потом я его не раз навещал. Случалось мне и расследовать историю вывоза льняных тканей по заниженным ценам в Данию, и «прокачивать» английские поставки ферросплавов под видом дисков к автомобилям, и заниматься необъяснимыми смертями в районной больнице, и писать, а затем и судиться по поводу незаконной охоты с БМП в таёжных районах области представителя первого президента России. Но самого Бориса Ельцина, тем не менее, мы встречали на площади в Костроме, как гостя, и моей жене-телеведущей легко удалось спросить его о перспективах вовлечения оппозиции в процесс управления страной. Вот в такой журналистике я работал и одно запомнил до конца своих дней: настоящий журналист никогда не должен обслуживать власть! Тем более, двуличную и недееспособную, удерживающую общество в состоянии необратимой стагнации.

…ни в какую провинцию после той пресс-конференции Путин, конечно, не поехал, и никакие местечковые страсти – мордасти его особо не взволновали, ибо наши люди, как подданные, согласно исследованиям ведущих психологов и специалистов по коммуникациям, реально интересуют руководителя уровня президента или премьера максимум десять лет! Именно поэтому – и всякий, кто хотел, тот это явственно видел – Путин, утомлённый двадцатью годами власти, гораздо больше, чем людьми, интересуется гиперзвуковыми носителями с ядерными боеголовками! Некоторые из «внутренней идейной фронды» так и написали в своих отчётах о мероприятии: «говоря о наших смертоносных изобретениях, он просто начинает весь светиться». Но, может, Мединский заговорил о фронде просто из боязни? Выложил же Песков в Интернете откровение от 17 января, что де от некоторых слов Путина всё внутри тебя начинает стынуть! Испуг в России всегда буквально инкубирует патриотов! Поэтому не лишне будет предположить, что всё усиливающаяся пропаганда патриотизма (войны – по Толстому) вполне может стать причиной возникновения в одной из «горячих» точек Мира предвоенной ситуации. Этот механизм так же прост, как ребячья свара на школьном дворе. Вот как описывает его Лев Толстой:

«Всякое увеличение войска одного государства (а всякое государство, находясь в опасности, ради патриотизма старается увеличить его) заставляет соседние тоже из патриотизма увеличивать свои войска, что вызывает новое увеличение первого.

– А я тебя ущипну!

– А я тебя кулаком.

– А я тебя кнутом!

– А я тебя палкой.

– А я из ружья!

Так спорят и дерутся только злые дети, пьяные люди или животные. А, между тем, это свершается в среде высших представителей самых просвещённых государств, тех самых, которые руководят воспитанием и нравственностью своих подданных… Положение всё ухудшается и ухудшается, и остановить это ведущее к явной погибели ухудшение нет никакой возможности ».

Именно этот последний блок толстовских умозаключений позволяет весьма определённо ответить на поставленный выше вопрос: почему автор подчёркнуто национальных романов и повестей стал с годами столь враждебен патриотизму? Думаю, причина в том, что в аккурат к началу 20-го века автор «Войны и мира», будучи прежде всего гениальным провидцем, явственно уловил в мировом эфире «Предчувствие войны». И упрямее всего остального к ней вела вскармливаемая огромными деньгами самых богатых стран мира работа с массовым сознанием, то есть пропаганда : «…и остановить это ведущее к явной погибели нет никакой возможности»!

В самом деле, как можно переубедить Мединского или Михалкова, если они, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, прекрасно понимают – чем и во имя чего заняты. Министр Мединский, полагаю, вообще шибко не «парится» ни за свои дела, ни за свои слова, поскольку великодушно освобождён от принятия каких-либо важных самостоятельных решений. Вполне возможно, что где-то там, в кулуарах российской власти, в редкие минуты вдруг нахлынувших сомнений слышит он сверху нечто долгожданное и успокоительное в уже хорошо знакомой по прежним остротам стилистике: «Да, ладно, не бери в голову, Володя! Правильно, пусть кулак держат, а будут борзеть, вообще перекроем финансирование». Режиссёр Михалков, думаю, временами ещё «парится», но, впав на склоне лет в состояние обаяния властью, пускает этот пар, увы, не на разгон маховика творческого процесса. К сожалению, и как режиссёру, и как личности, ему по этой причине так и не удалось до конца пройти отпущенный всякому русскому художнику путь: от «я» к «мы». Метался-метался кожаным генералом в потоке простых людей, но так и не стал середь них своим («Утомлённые солнцем -2»). А дальше, увы, как горьковский уж-индивидуалист: соскользнул вниз, «но не разбился, а рассмеялся!». То есть принялся изгонять бесов из не оценивших его метаний сограждан.