Виктор Сбитнев - Совсем другая история

Впервые я обжёгся об эти больные противоречия в конце восьмидесятых годов прошлого века, когда попробовал оценить наши потери в Великой Отечественной войне с точки зрения здравого смысла. Помнится, я посчитал их не вполне оправданными, досадными и достойными не только благодарности павшим солдатам, но и осуждения виновных в этом военачальников. Разгорелся спор с так называемыми старожилами военных тем, и в пылу полемики я употребил тогда выражение «Пиррова победа», то есть Победа, достигнутая посредством чрезмерных, губительных для победителя жертв. Дело в том, что уже в ту пору среднерусская деревня очевидно умирала: в родном селе закрыли и сломали молочный завод, чайную, лесничество, восьмилетнюю школу, деревянную 18-го века церковь, клуб, фельдшерско-акушерский пункт, мастерскую, а потом и развалили колхоз. Вместе с тем, более всего в глаза приехавшим бросались стремительно растущее кладбище и памятный обелиск павшим во время последней войны, на котором значится более двухсот имён молодых мужиков, некогда проживавших на улицах этого скукожившегося до размеров чахлой деревеньки крупного приходского села. Последняя война забрала едва ли не всех молодых мужиков и парней, оставив нетронутыми не годных либо по болезни, либо по возрасту. Например, моего деда забрали на фронт уже в 1941-ом от жены, трёх малолетних дочерей и больной матери. Двое его братьев погибли, оставив вдов и детей-сирот, а двое – в семнадцать и восемнадцать лет. И вообще, с войны если кто и вернулся, то либо умирать от полученных на ней ран, либо без ног и рук, либо – пить горькую по погибшим друзьям и от счастья, что не погиб сам. После войны прошло ещё примерно двадцать лет, и дееспособных мужиков в селе не осталось ни одного! Для меня, выходца из этого села, факт Пирровой победы в войне с немцами был неоспорим. Но в городе, где дули несколько иные ветры, такое моё мнение, даже во времена горбачёвской перестройки, вызвало стойкое непонимание как некой общественности, так и обвешанных юбилейными медалями ветеранов. Меня стали сначала порицать, потом – клеймить, а затем, как водится, и разоблачать. Но самое ценное, что я из всей той, сволочной, ситуации вынес, – это острое предвидение неприятных, и прежде всего, для самих же ветеранов перемен! Сосущее чувство несправедливости всколыхнулось в груди: кого и за что вы разоблачаете? Такого же, как вы, русского мужика, только усомнившегося даже не в правоте, но всего лишь в однозначности ваших установок? И то сказать, а кто разоблачители? Пожилые осторожные дяденьки с латунными медальками, о которых трижды горевший в танке поэт Ион Деген презрительно отозвался, как … не буду говорить о чём. Но скажу, что ни мой научный руководитель Юрий Чумаков, носивший в себе три немецких пули и хромавший до конца своих дней, ни оставшийся без ног Лёня Раменский, прототип героя моей повести «Тринадцатый апостол», ни многочисленные изуродованные войной земляки, о которых я бессонными ночами писал свои фронтовые очерки, никогда не винили меня в категоричности суждений и поспешности выводов. Почему? Думаю, прежде всего, потому, что почти никто из них юбилейных медалек не носил. Да, и двухметровый дедушка мой, когда с него, никогда не надевавшего наград, в какой-нибудь очереди требовали предъявить удостоверение инвалида войны, с простодушной улыбкой поднимал перед собой страшную, жутко искорёженную разрывной пулей правую ладонь. И наступала тишина. Разные люди живут среди нас сегодня, разными они были и в годы Великой Отечественной войны, на которую гребли всех без разбора: и смелых, и трусливых, и совестливых, и корыстных, и сталинистов, и евангелистов. Но после войны наши всегда равнодушные к своему народу власти наладили жизнь так, что, как писал всё тот же Деген, «сравнялись по критериям морали: и те, кто блядовали в дальнем штабе, и те, кто в танках заживо сгорали». Вот в этом, собственно, и состоит основа того болезненного предчувствия, которое появилось во мне тогда, в «сволочной» атмосфере горбачёвской перестройки. Истинные защитники Родины, как водится, ушли до срока. Остались, главным образом, те, из «дальних штабов»… Именно они учили жить Европу после войны и, в значительной мере, олицетворяли собой как сам Советский Союз, так и тот жизненный уклад, которым он упрямо пытался осчастливить весь мир: от ГДР и Польши – до Вьетнама и Эфиопии и от Индонезии и Афганистана – до Кубы и Чили. Кривым зеркалом такого обучения стала Кампучия, руководители которой за весьма короткий срок успели истребить треть населения своей страны.

Не уверен, что отношение к своим гражданам, как к «человеческому материалу», «придумали» большевики, хотя гнусный термин сей проник в соцреалистическое искусство, разумеется, от аванпостов советской республики Троцкого, Бухарина и их коллег по антигуманистическим экспериментам над «людскими массами». «Призрак коммунизма», как известно, сначала «рыскал» по Европе, но, получив там по носу от буржуазных правительств и стремительно эволюционировавшего капитализма, обосновался в царской России. В ней, в отличие от Европы, по-прежнему господствовало общинное миросозерцание, которое, с одной стороны, превозносило царя, как отца народа, а с другой – так сказать, благословляло царя-императора и его имперское окружение относиться к своему народу, как к «материалу империи». Так, изобретатели первой в мире автоматической винтовки – гениальные русские инженеры получили от Николая Второго странный ответ: дескать, давайте оставим в войсках трёхлинейку, чтобы мои тупые детушки не жгли понапрасну так много пороху, больше полагаясь на «Ура!» да на штык-молодец. Но уже через несколько лет вихревой поток событий повернул так, что эту царскую «мудрость» взяли на вооружение большевистские маршалы Ворошилов и Будённый. Мой дед рассказывал, как уже в декабре 1941-го им выдали автоматические десятизарядные винтовки, но пользовались ими красноармейцы неумело, быстро доводя новое оружие до состояния «нестреляния». Между тем, немцы считали такую добытую в бою русскую винтовку самым желанным трофеем. Заметим, что существенная часть наших бойцов гибла в траншее именно во время передёргивания затвора трёхлинейки, стрельба из которой велась в разы медленней и хаотичней. После каждого прицельного выстрела бойцу приходилось забывать про поле боя и склоняться над затвором оружия. И так пять раз на каждую обойму, вставлять которую приходилось сверху, через казённую часть, специально при этом до упора отодвигая затвор. Это совершенно выключало стрелка из боя, делало его удобной мишенью для наступающего неприятеля. В то же время, изучая некоторые военные материалы, я обратил внимание на то, что отдельные американские пехотинцы (не снайперы!) успевали из своих автоматических винтовок во время одного скоротечного боя поразить до тридцати-сорока немцев или японцев, сами при этом находясь практически в неуязвимом положении. То есть, как видим, даже идеология пехотной войны у нас и у европейцев (американцев) была разной. Они, прежде всего, заботились о своей скорострельности и неуязвимости, а мы – об экономии пороха (патронов) и, так сказать, кличе «Ура!». Результаты настораживали ещё в Финскую, но стали удручающими для наших военачальников в первые два года Великой Отечественной! Своеобразной «Кампучией» этой войны можно назвать растянувшееся почти на полтора года наступление на маленький Ржев, под которым погибло и умерло от ран порядка двух миллионов человек. А равно боям под Воронежем и в Мясном Бору, под Демьянском и Старой Руссой, под Киевом и в Крыму…Сотни тысяч, миллионы погибших, не вынесенных с поля боя раненых, пропавших без вести, попавших в плен или расстрелянных своими же заградительными отрядами за трусость и нарушение сталинского Приказа «Ни шагу назад!». Напомним, что по приказу всё того же Сталина и его бдительных порученцев типа Мехлиса в апреле-июне 1941-го могли расстрелять (и расстреливали!) за ответную реакцию на постоянные провокации со стороны фашистов и вообще за поддержание в состоянии боеготовности приграничных войсковых частей. В результате уже в первые дни войны была сожжена на аэродромах почти вся наша авиация, уничтожено большинство танков, артиллерии, пунктов связи, складов с боеприпасами, горючим и продовольствием, а в плен попало около трёх миллионов (!) солдат и офицеров! Напуганных, растерянных, жалких. Немецкую хронику той поры до сих пор стыдно смотреть… Получается, что их отобрали у русских деревень только для того, чтобы они – своими телами – удобрили поля современных Украины, прибалтийских государств и Молдавии, где сейчас уничтожают даже крохи памяти о некогда пребывавших там воинских контингентах СССР. И это не пресловутая пропаганда анти – патриотизма, это упрямая историческая правда!