Михаил Алексеев - 22 июня… О чём предупреждала советская военная разведка

– Где ваши люди? Почему их только тысяча, а прописано и должно быть две тысячи?

– Остальные проживают в пансионатах и на частных квартирах Берлина. Многие находятся в командировках в других городах, – ответил я.

– Как это проживают в пансионатах и других квартирах, если они прописаны здесь? Вы за этот обман будете отвечать!

– Нет, – ответил я, – у меня есть разрешение полицайпрезидента, в котором сказано, что мне разрешается прописывать людей в гостинице с правом жительства по любому адресу в Берлине.

Он прочел письмо, швырнул меня в последний автобус, с которым я и прибыл в управление гестапо, где уже были все наши работники.

Среди них было много белогвардейцев, которые вели среди нас шпионско-вербовочную работу. Так в первый день войны мы оказались в концлагере. К вечеру в лагерь были доставлены коменданты и шифровальщики, которым пришлось очень туго.

Они нам рассказали, что в 4 часа утра гестаповцы начали ломать железную решетку, которой на ночь закрывалась входная дверь в торгпредство. Дежурный комендант дал сигнал тревоги. По нему все шифровальщики и коменданты, жившие в помещении торгпредства, прибежали в шифровальный отдел и стали сжигать секретную документацию в электрических печах. Но вскоре электричество отключили, и жечь документы пришлось на полу, разжигая костры, дым от которых выходил в окна. Через два часа гестаповцам удалось войти в помещение шифровального отдела, открыв железную дверь с помощью автогенной сварки. Ворвавшись туда, гестаповцы зверски избили всех шифровальщиков и комендантов. Их привезли в лагерь в бесчувственном состоянии, окровавленных, обгоревших.

Не буду описывать лагерную жизнь, длившуюся одиннадцать дней. Она была очень тяжелой. Мы испытали там и голод, и холод, и побои, и оскорбления. Содержали нас как скотину, так и кормили. Не поддались мы и на агитацию гестаповцев и белогвардейцев, которые призывали нас не возвращаться домой, говорили, что Москва будет взята в ближайшие дни.

На 12‐й день утром нас посадили в автобусы и повезли в Берлин. Затем в вагонах на Восток под усиленной охраной гестаповцев с автоматами, которые не разрешали нам даже высунуться из окон, хотя была невыносимая жара. Мы проехали Австрию, Чехословакию, Югославию, Болгарию, прибыли на болгаро-турецкую границу. Когда наш эшелон проезжал по территории Чехословакии, машинисты паровозов, повстречавшись с нами, показывали нам пришитые к подкладке пиджаков красные звезды или серп и молот в знак солидарности. Это вдохновило нас, придало уверенности в своих силах.

В Югославии на одной из станций наш эшелон остановился против немецкого воинского эшелона. На нем на открытых платформах были танки, на которых лежали, греясь на солнце, немецкие солдаты. Один из них долго смотрел на нас, обросших и тощих, и, не выдержав, спросил:

– Кто вы и куда едете?

– Мы советские граждане, служили в Германии, а теперь возвращаемся в Москву, – ответил я ему.

– Как в Москву? В Москву едем мы, и она уже взята нашими войсками!

– Нет, – ответил я, – этого не может быть!

– Ну, тогда до встречи в Москве, – сказал он.

– Не советую! – ответил я.

Наш состав тронулся, но я успел увидеть, как разозлились солдаты, услышав мой ответ.

В столице Югославии нас по неизвестным причинам задержали надолго. Вечером напротив нас остановился пассажирский состав. Его окна были открыты, из них была слышна приятная музыка. Напротив моего окна к окну подошли два человека и закурили. От желания закурить у меня начала кружиться голова. Эти двое решили со мной заговорить. Разговор долго не получался, так как мы говорили на разных языках. Я перешел на немецкий. Один из них меня понял, и я рассказал ему коротко нашу историю. Когда они узнали, что мы советские люди, находились в концлагере, а теперь измученные и голодные возвращаемся на Родину, к нам из окон стали бросать фрукты, бутылки с соками и вином, сигареты. Охранявшие нас гестаповцы бегали, кричали, чтобы мы закрыли окна, началась даже стрельба из автоматов. Потом наш поезд отвели от пассажирского состава. Мы, конечно, быстро съели фрукты, выпили вино и сок, спрятали по карманам сигареты. Когда гестаповские солдаты пошли по вагонам, чтобы отобрать у нас все, они ничего не нашли.

В Софии на платформе мы увидели столы, накрытые белыми скатертями, с тарелками, рюмками, бутылками. Кругом сновали официанты, которыми командовал военный, видимо болгарин, с белой повязкой и красным крестом на рукаве. Когда наш состав остановился, военный пошел навстречу офицерам гестапо, вышедшим из вагона.

– Что здесь происходит? – спросил болгарина гестаповский офицер.

– Мы встречаем наших друзей русских, – ответил ему болгарин.

– Они не могут быть вашими друзьями, если они являются нашими пленниками, – с апломбом заявил ему гестаповский офицер. В результате из вагонов нас не выпустили, а накормили лишь болгарским борщом. На болгаро-турецкой границе нас продержали два-три дня. Наконец настала церемония передачи нас на турецкую территорию. По 20 человек нас вели к турецкой границе, где находилась палатка. В ней были наш и турецкий послы, гестаповский офицер, который вручал паспорт турецкому послу. Тот поздравлял нас с освобождением и передавал паспорт нашему послу, который, сверив паспорт с фотографиями и нашими лицами, вручал их владельцу и поздравлял с освобождением.

В Стамбуле нас поместили на советский пароход «Сванетия», где мы несколько дней восстанавливали силы. 27 июля мы прибыли в Москву.

Но, конечно же, в торгпредстве я не просто исполнял должность коменданта. Для этого не требовалось заканчивать офицерскую школу, глубоко знать немецкий язык. Никто из советских людей не должен был знать, что я офицер и… разведчик.

Первые полгода все служебное и свободное время я совершенствовал язык, много ездил по городу, изучая маршруты движения всех видов транспорта. Пришлось узнать расположение магазинов, пансионов и гостиниц, кафе и ресторанов, варьете, театров и кино. Особенно важны были для меня те из них, которые имели входы с разных улиц.

Эти полгода пролетели быстро. Совершенно неожиданно я встретился с моим будущим руководителем, который объявился, назвав пароль во время игры с ним в клубе в бильярд. Он проверил мои знания языка, спросил, для проверки, как проехать в назначенное им место.

Через полтора года я свободно говорил по-немецки, в лицо знал почти всех гестаповцев и работников органов контрразведки, методы их слежки за нами – советскими людьми. Однажды я заметил слежку и решил пошутить. Завернул за угол одной из улиц и, пройдя метров 15–20, перешел на другую сторону, пошел обратно и, конечно, встретился с сопровождающим. Он был крайне удивлен, а я просто посмотрел ему в глаза, он вынужден был отвернуться от меня.