Дмитрий Харламов - Сказание о верном друге. Тайна седого тугая

Нюсю прямо распирало от гордости. Как же, Серафим Александрович назначил ее старшей!

Была даже записка:

«Нюся, остаешься за старшую. Позавтракайте. Не ссорьтесь. Мы с дядей М. будем к ужину. С. А.».

Завтрак проходил в молчании. Нюся прыскала со смеху, поглядывая на постные лица ребят.

— Не горюйте, лунатики, — говорила она с издевкой, — дядя Сима приедет, вам гостинцев привезет.

— Вот зуда, ну как с ней жить мирно? — возмутился Радик.

— Не надо было задаваться, а то приехали пижоны — на хромой козе не подъедешь. Ладно, будем мириться. — И она протянула Радьке мизинец, приговаривая: — Мирись, мирись, до свадьбы не дерись!

Радик хмыкнул:

— Как в детском саду.

Но все же помирился.

— Слушай, — продолжала Нюся, — надо бы добыть свежей рыбки к обеду. Кто из вас поедет со мной?

— Я останусь дежурить, — ответил Радик.

Не успел Пулат уложить в лодку рыболовные снасти, как примчалась Нюська, ужасно злая.

— Мирились, да? Все зря?!

— Чего ты орешь? — удивился Пулат.

— Скажи своему Радьке, пусть отдаст капитанку по-хорошему, сейчас, пока я добрая, потом поздно будет.

Радька возмутился:

— Не брал я твоей капитанки, нужна она мне!

— Куда же она делась?

— Не мог Радька взять твою фуражку, — заступился Пулат за товарища, — все время вместе были, да и Малыш залаял бы.

— Малыш не дурак на своих лаять.

— Слушай, ночью он лаял на кого-то…

— Довольно травить, Пулханчик. Знать ничего не знаю! Чтобы к нашему возвращению капитанка была на месте!

Плыли в молчании. Настроение у Нюси испортилось. Пулат раздумывал: «Нет, не Радька сделал это, по глазам видно… Опять началось».

— Не мог дядя Миша взять? — спросил Пулат как можно дружелюбнее.

— Он подарил мне ее… Да разве он наденет капитанку? Сам над батей подшучивает.

Нюся чуть не плакала.

— Найдется твоя фуражка, вот увидишь… Я слышал, вы всего полтора дня сюда добирались?

— Ага, — нехотя кивнула девочка.

— А мы пять дней… Надо было сразу с нами плыть, веселее было бы.

— Дядя Миша вверх плавал, до Хаджи Кургана…

«Знаем мы, какой Хаджи Курган», — подумал Пулат.

Закинув удочки, ребята долго купались, брызгались, плавали наперегонки, а потом улеглись на горячий песок.

Через некоторое время Нюся подняла голову:

— Слушай, Пулат… Где-то плещется крупная рыба… Не тут. Дальше. По-моему, за мыском.

Пулат не ответил, ему дремалось после беспокойной ночи.

— Ну, ладно, ты помечтай, а я пойду посмотрю.

Сколько прошло времени, как ушла Нюся, Пулат не смог бы сказать. С ощущением непонятного беспокойства очнулся он от дремы.

Встал, протирая глаза, огляделся. Нюси не было.

Где-то неподалеку опять тяжело плеснуло. Пулат пошел на звук и сквозь камыши увидел Нюсю. Она как-то странно бултыхалась в воде, всего метрах в пяти от камышей.

— Нюська, — окликнул он ее.

— Давай… сюда, — отозвалась она чужим голосом.

Пулат ринулся в воду.

— Лодку, — глухо выдохнула девочка. Похоже она тонула.

Недоумевая, что с ней случилось — ведь она хорошо плавает, — Пулат бросился в лодку…

Ухватившись за борт, она долго отдыхала, а он держал ее за руку и глядел в осунувшееся сразу лицо.

— Понаставили бросовых сетей, обалдуи, утонешь тут в шутку.

Оказывается, Нюся запуталась в старой, кем-то брошенной сети. Пулат выдернул кол, к которому была привязана основа, и они втащили в лодку сильно изодранную и заилившуюся сеть вместе с крупным сазаном. Он-то и плескался в камышах.

Нюся, хоть и не подавала вида, испугалась сильно. Губы синие, лицо бледное, даже веснушки вроде поголубели.

На берегу она закопалась в песок, одна голова торчит, и так отогревалась. Скоро к ней вернулась ее обычная веселая бесшабашность.

— А ты парень ничего себе, Пулханчик, спишь, как сурок. Я минут десять тебя звала, охрипла даже. — И добавила без всякой связи: — Хочешь, покажу, где ужаки водятся? Сколько нужно, столько и поймаем.

Пулат кивнул.

— Не знаешь случайно, кто это так кричит? — И Пулат изобразил таинственный ночной крик, который преследовал их на протяжении всего путешествия.

— Ага, — обрадовалась Нюся, — я сама боюсь этих криков. Это ночной куличок, мне дядя Миша его показывал, авдоткой зовут. Смешно, да? Авдотка! У нас старухи говорят, что в них вселяются души умерших. Но это враки, точно, а?

— Конечно!

— А покойников ты боишься?

— Чего их бояться! — пожал плечами Пулат.

Нюся округлила глаза и стала вылезать из песка.

— Хочешь, тайну скажу? Здесь недалеко, напротив Птичьего острова, около сухой ивы, есть заколдованная хижина. Я к ней два раза подбиралась, но начинался звон — и я пугалась. Черный ворон ее сторожит. Вот не сойти мне с места — там покойник. Слабо тебе пойти туда — спорить буду!

— Хижина?! Это такой маленький домик, лачужка?

— Ну да! Что ты, как на уроке русского языка — «хижина», «домик», «лачужка»! Пусть лачужка! Голову даю на отсечение, она заколдованная, а может быть, там лежит покойник. На спор сходишь?

Мимолетная догадка мелькнула в голове Пулата:

— Постой-ка! А если с Птичьего острова стать лицом к твоей заколдованной лачужке, то сзади будет устье Курук-Келеса?

— Чудак ты все-таки, Пулханчик. Я тебе про Фому, а ты мне про Ерему. Какая разница, где окажется устье Курук-Келеса? Просто ты трусишь пойти к той хижине, вот голову мне и морочишь.

Пулат сообразил, что Нюся, видно, ничего не знает про таинственную захоронку, и решил ничего ей пока не рассказывать.

— Покажи, как найти лачужку, я схожу.

— Один?!

— Да.

— С острова покажу, с каменного бугра. Сама я боюсь туда идти, в третий раз — быть беде.

Пулат деланно безразлично пожал плечами:

— Далеко это?

— Близко, совсем близко.

Нюся вскочила на ноги, взбежала на невысокий лёссовый бугор, потом бросилась к тополю, что рос на самом берегу затона, и ловко, будто кошка, взобралась по его качающемуся стволу.

— Вон она, сухая ива. Возле нее стоит лачужка. Отсюда ее, конечно, не видно, она маленькая.

Пулат не спеша подошел к тополю, хотя ему очень хотелось поскорее увидеть сухую иву, возле которой спряталась лачужка.

— Дай-ка я взгляну.