Анатолий Иванов - История петербургских особняков. Дома и люди

Это была настоящая барская усадьба, протянувшаяся в глубину до Шпалерной улицы, называвшейся тогда Воскресенской. На плане Петербурга 1828 года, составленном под руководством Ф. Ф. Шуберта, хорошо виден усадебный дом с упомянутым в объявлении довольно обширным садом.

Е. Д. Кушелева приходилась родной сестрой покойному екатерининскому фавориту А. Д. Ланскому, унаследовав долю его огромного состояния, в том числе большой дом на Дворцовой площади, незадолго до того купленный вместе с прочими в казну и перестроенный К. И. Росси под Главный штаб.

О муже Елизаветы Дмитриевны рассказывают, что по жене ему была оказана честь – позволено ежедневно обедать у императрицы, и он неукоснительно пользовался этим правом, хотя равнодушная к нему Екатерина почти никогда не удостаивала его ни словом. Е. Д. Кушелева недолго прожила на новом месте: беспрестанные огорчения, доставляемые ей непутевым сыном, скоро свели ее в могилу, и в 1822-м она умерла.

По всей вероятности, в конце 1830-х бывший особняк был приобретен Императорским училищем правоведения; в перестроенном для новых целей здании разместился приготовительный класс. Как оно выглядело в конце XIX века, можно видеть на публикуемой открытке. В советское время его надстроили двумя этажами; сохранились лишь следы прежнего обрамления центрального окна на втором этаже – слабое утешение для ценителей архитектурной старины.

Особняк на углу Литейного и Фурштатской (дом № 14/1) знаком многим петербуржцам. Построил его в 1843–1844 годах для княгини В. В. Долгорукой малоизвестный зодчий Андрей Низовцев – в обычном в ту пору условно ренессансном стиле. Нынешние владельцы не пожалели денег на то, чтобы он засиял новым блеском. Что ж, усилия реставраторов достойны всяческой похвалы, хотя прежние хозяева дома, восстань они из гроба, скорее всего, не узнали бы его и вряд ли захотели бы здесь поселиться. Беда в том, что дом совершенно утратил черты, присущие человеческому жилью, превратившись в роскошные, но холодные апартаменты, отделанные по современным европейским стандартам.

Дом № 14/1 по Литейному проспекту. Современное фото

Человек XIX века почувствовал бы себя в них неуютно, во всяком случае такой, как граф К. В. Нессельроде (1780–1862), проживший в этом доме свои последние годы. Превыше всего на свете он ценил именно уют, а еще – хорошую музыку и цветы. Услышав как-то блистательное исполнение одной из знаменитых симфоний Бетховена, Карл Васильевич, позабыв обычную сдержанность, вскочил со стула и воскликнул: «Этот финал – настоящее «Боже, царя храни!» Он вообще любил все изящное, этот карлик, вознесенный судьбой к самым вершинам бюрократического Олимпа.

К. В. Нессельроде

Сорок лет управлял Нессельроде Министерством иностранных дел, умудрившись почти не оставить следов своего пребывания в этой должности. Слово «отечество» было для него понятием совершенно отвлеченным. «Мы знаем одного царя, нам нет дела до России», – сказал он однажды, и это полностью соответствовало действительности: за свою долгую жизнь граф даже не научился правильно говорить и писать по-русски!

Дипломатическая служба Нессельроде началась при Александре I, который по этой части сам мог заткнуть за пояс любого, и продолжилась при Николае I, весьма ценившем самоотверженную готовность своего министра уступать и тушеваться при малейших признаках неудовольствия государя. Если способность к осторожным компромиссам и «обтекаемость» политических принципов считать главными достоинствами дипломатов, то Карла Васильевича можно смело назвать способнейшим из них. Боязливое следование в фарватере европейской политики, без малейших потуг на самостоятельность, раболепное почитание авторитетов вроде австрийского канцлера Меттерниха и неумение отстаивать национальные интересы России – вот что неизменно присутствовало в его деятельности на посту министра иностранных дел и определяло ее.

«Венцом» дипломатической карьеры Нессельроде явился ультиматум Турции, составленный им в 1853 году и ставший прологом к злополучной Крымской войне. Она стоила России потоков крови и завершилась три года спустя бесславным Парижским миром, после чего канцлер немедленно подал в отставку.

Желчную характеристику К. В. Нессельроде дает в своих «Записках» умный, хотя и не всегда беспристрастный Ф. Ф. Вигель: «Из разных сведений, необходимых для хорошего дипломата, усовершенствовал он себя только по одной части: познаниями в поваренном искусстве доходил он до изящества. Вот, чем умел он тронуть сердце первого гастронома в Петербурге, министра финансов Гурьева. Зрелая же, немного перезрелая дочь его, Мария Дмитриевна, как сочный плод висела гордо и печально на родимом дереве и беспрепятственно дала Нессельроде сорвать себя с него. Золото с нею на него посыпалось; золото, которое для таких людей, как он, то же, что магнит для железа».

Упоминаемая Вигелем в игривом тоне М. Д. Нессельроде сыграла немалую роль в успешном восхождении мужа на высшую ступень дипломатической лестницы. В столичном обществе с ней очень считались; властная, волевая, непримиримая к тем, кого она относила к своим врагам (среди них имел неосторожность оказаться и А. С. Пушкин), графиня преследовала их упорно и методично, не прощая и не забывая обид. Рядом со своей высокой и полной супругой маленький и тщедушный Карл Васильевич, внешностью напоминавший «зародыша, выскочившего из банки со спиртом», смотрелся довольно комично. Это не помешало им прожить в полном согласии до самой ее смерти и вырастить троих детей.

М. Д. Нессельроде

Справедливости ради отметим, что у канцлера были не одни хулители, но и пламенные хвалители – к примеру, лифляндец В. Ленц. Вот какие строки посвящает он ему в своих мемуарах: «Нессельроде отличался малым ростом, но великим умом. Черты лица его были тонки, нос с заметным горбом, сквозь очки сверкали удивительные глаза. Не будучи ни горд, ни слишком прост в обращении, он вообще избегал всяких крайностей… Движения его были быстры и привлекательны. Если он переходил в другую комнату, то походка его была едва слышна; неожиданно он оказывался уже там и, казалось, скорее скользил по полу, чем ходил… Где бы он ни появлялся, всюду его встречали с сочувствием и уважением… Он был, конечно, одним из самых замечательных и дальновидных государственных людей Европы». Неумолимое время, как обычно, все расставило по своим местам, не подтвердив этой наивно-восторженной оценки дарований «тишайшего канцлера».