Владислав Лесков - Царевна

– Да, видать по-другому никак, Прокофий Федорович. Утром к дому Прокофия Фёдоровича подкатила телега груженая сеном.

– Хозяин, куда сено выгружать? – крикнул мужичок с подводы.

– Никуда не выгружай, – откликнулся хозяин. Иди пока в дом чаю попей, позову тебя потом.

– Благодарствую хозяин, – мужичок ловко спрыгнул с телеги и направился в сторону избы. Сапыга тем временем юркнул в стог сена и затаился. Убедившись, что ночной незваный гость уже спрятался в копне сена, Прокофий Фёдорович перекрестился и крикнул кучеру:

– Чего расселся, али чаю не пил давно? Мужик выскочил из дома и направился к телеге.

– Поезжай, родимый, вот тебе полтина за работу, – Прокофий Федорович смотрел, как кобыла ковыляет по грязной мостовой, удаляясь от его дома, вместе с ней исчезали ночные страхи, пережитые накануне.

***

Стрелецкий старшина Емельян Федотович Басаргин сидел за столом в своем доме в благостном расположении духа. Царевна добавила к жалованию еще пять рублев. Можно подумать, как расширить двор и пристроить еще один сруб. Конюшня, али подклет про то потом подумать можно. Сейчас можно скопить деньжат и откупить у Андрюшки Косого левый угол огорода, в половину десятины, выходящий к Яузе. Настасья, жена стрелецкого старшины Емельяна, сняла с огня самовар и налила по чашкам ароматный липовый чай. При виде связки баранок с маком к горлу у Емельяна Федотовича подступила слюна.

– Подожди оглашенный, – укорила его жена,

– Горячее, ведь.

– Чего ждать? – огрызнулся старшина. Сейчас набегут с делами казенными, опять почитай, голодным останусь. Придется пирогами с лотков «Прости Господи», питаться.

– Чем тебе опять пироги с лотков не угодили? – откликнулась жена, продолжая возиться у печи.

– А то, что не могу я в сухомятину питаться, – жалобливо буркнул Емельян.

– Подавай скорей на стол.

За оградой раздалось ржание лошадей и громкие крики. Емельян Федотович в сердцах отложил блюдо с пирогом на стол и крикнул жене:

– Иди, глянь-ка, кого леший опять принес.

Настасья выскочила во двор. Через некоторое время она вернулась.

– Ну, чего там?

– С приказа были, требуют тебя немедля. Споймали, говорят давеча какого-то еретика-заговорщика. Свезли в приказ.

– Это хорошо, что в приказ свезли, – старшина удовлетворенно крякнул.

–Обождет пока, не куда ему нынче спешить. Воры ворами, а обед в срок.

Через час Емельян Федотович, прикрепив к поясу, свою неизменную спутницу саблю, мерял стрелецкими сапогами деревянную мостовую к Кремлю. Пройдя через ворота Константино-Еленинской башни, он оказался у ворот Тюремного приказа. Двое стрельцов в карауле, завидев Басаргина, тотчас вытянулись, как по струнке, подтянув бердыши к плечам.

– Живого хоть доставили? – спросил он.

– Это вы про кого, ваше благородие? – переспросил молодой стрелец.

– А что, многих взяли сегодня? – удивился Басаргин. Другой стрелец, поняв кого, имеет в виду старшина, поспешил исправить ситуацию:

– Здесь он батюшка, жив здоров. Ребята, правда, его помяли немного, но не смертельно. Для дознания сойдет. А то, что крив на один глаз, так это до нас было. Таким уже взяли.

У Емельяна Федотовича мелькнула шальная мысль:

– Уж не тот ли это одноглазый мирянин, что в трактире бучу учинил. И имя такое странное – Сапыга.

– А ну, отворяй ребята, – распорядился он и спустился по низкой лестнице в подвал. В подвале со стен и потолка сочилась вода, пахло прелым сеном и соломой. Сапыга лежал на прелой соломенной подстилке в грязной, покрытой плесенью, камере. Емельян сразу узнал его. Подойдя к железной решетке, он тихо постучал ключом по замку. Сапыга открыл глаза.

– Пришли аспиды, – сквозь выбитые зубы прохрипел узник.

– Пришли, пришли, – усмехнулся Емельян Федотыч.

– Подымайся, давай. Сейчас, и об аспидах поговорим, и о крамоле твоей. Все, что мне тогда в трактире не досказал, или обманул в чём, всё скажешь.

Сапыга попытался расправить затекшие конечности, что вызвало жуткую боль, которая отозвалась по всему телу неприятными уколами, словно тысячи иголок впивались в его измождённое тело. Одноглазый узник, издавая тяжёлый стон, вновь свалился на прелую соломенную подстилку.

– Ну, ты, давай не прикидывайся, – улыбнулся Басаргин.

– Ребята сказали, что били не сильно, берегли для нашей тобой задушевной встречи. Старшина вышел во двор и потер костяшки рук.

– Что Емельян Федотович, не получается у вас с ним душевный разговор? – к старшине подскочил один из стрельцов.

– Я пока к монастырскому подворью схожу, а вы приведите его в порядок, – заключил старшина.

– Через часик вернусь. Спустя час Сапыга сидел в камере для допросов.

– Помнишь меня одноглазый? – спросил старшина. Басаргину очень хотелось, чтобы тот его вспомнил. Сапыга застонал и отвернулся к стене.

– Вижу, что помнишь, – улыбнулся Басаргин.

– Я тебе, что в трактире сказал?

Старшина прищурился:

– Говорил, что бежать тебе из Москвы надо, да на глаза мне не показываться. А ты не послушал.

Тяжёлая кованая дверь в камере отворилась, и на пороге появился один из стрельцов с кружкой липового чая. Старшина попытался осторожно остудить горячий напиток и пристально посмотрел на узника:

– В сене от кого прятался?

– Скрывать есть чего? – Басаргин отодвинул кружку с чаем в сторону и склонился над узником.

– К вечеру не расскажешь, отдам тебя в лапы Ноздреватому, а тот все кости тебе вывернет, да заново вставит.

– Думать тебе часок. Как на башне колокол три раза пробьет, почитай время твоё и вышло.

– А куда оно выйдет на плаху или каторгу решай сам, я пока к стрельцам схожу, поговорю, а ты подумай. Басаргин захлопнул за собой кованную железную дверь.

В голове Сапыги водили хороводы сонмы чертей и ангелов, нашептывающих этому окровавленному одноглазому бродяге варианты спасения. Одни сулили земное спасение, если расскажет всю правду, кто хозяин дома, в котором он укрылся. Зачем он к нему приходил. Есть ли среди них заговор.

Другие в свою очередь вторили, что тело его погибнет, но душа будет спасена. Мысли, одна за другой проносились в голове Сапыги, словно стая щебечащих стрижей, отчего несчастный терялся в догадках, как же ему поступить. Он смотрел единственным заплывшим глазом на своё окровавленое тело, переводя взгляд на маленькое решетчатое окно допросной камеры и на бадью с водой, в которой плавал деревянный ковш в форме утки.

Сколько же он уже не пил? Сапыге казалось, что за глоток воды, за эти капли живительной влаги, что прольются в его иссушенное и выжженное горло, он готов рассказать всё и даже отказаться от Царствия Небесного.

Он не великий предводитель группы повстанцев и святой мученик, он маленький одноглазый человек, который хочет жить, пусть даже такой непутевой жизнью грязного бродяги.