Уильям Гаррисон Эйнсворт - Заговор королевы

– Ваше величество принуждает меня решиться на это, – гордо сказал Бурбон. – Я охотно избавил бы вашу мать от позора, которым покроют ее мои слова.

– Неужели вы потерпите такое нахальство, государь? – возмутился герцог Неверский, кажущийся смущенным и взволнованным словами короля Наваррского.

– Не обращайте на это внимания, кузен, – отвечал Генрих III. – Наша мать только посмеется над его словами.

– То, что я попросил бы, – продолжал Бурбон, – того я теперь требую. Во имя моего кузена, Генриха I Бурбона, принца Конде, особу которого я здесь представляю, я требую освобождения его сестры, которую содержит пленницей в Лувре королева Екатерина Медичи.

– Господи! Брат мой! – вскричал Генрих III. – Вы самым странным образом ошибаетесь. В Лувре нет никакой пленницы.

– Не спорьте с ним, государь, – шепнул герцог Неверский, облегченно вздохнувший при последних словах Генриха Наваррского. – Обещайте ее освободить.

– Это обстоятельство намеренно скрывали от вашего величества, – сказал Бурбон.

– Хорошо, брат мой, – отвечал Генрих III с притворным добродушием. – Если ваши слова справедливы, мы даем наше слово, что принцесса будет свободна.

При этих словах у Кричтона вырвалось радостное восклицание. Но, когда король взглянул на него, глаза шотландца были устремлены на шпагу Бурбона.

– Прибавьте также к этому, государь, – продолжал Бурбон, – что принцесса может тотчас же оставить Лувр. Мой конвой может проводить ее к Генриху Конде.

– К чему такая поспешность, брат мои? – спросил Генрих III недоверчивым тоном.

– Потому что, – отвечал Бурбон, – пока принцесса во власти Екатерины Медичи, ее жизнь и честь в опасности.

– Берегитесь клеветать на нашу мать, – сказал король с горячностью. – Это черное обвинение.

– Оно высказано среди дня, перед лицом всего вашего дворянства, государь, и не останется без доказательств.

– И без вознаграждения тоже, – прибавил Генрих III, нахмурив брови. – Продолжайте, брат мой.

– Я солдат, государь, а не придворный, – продолжал Бурбон. – Я редко менял стальную кирасу на шелковый камзол, мой грубый язык не знает льстивых фраз. Ваше величество должны помнить, что сами принудили меня произнести это обвинение публично. Я готов ответить королеве-матери за мои слова и доказать их справедливость. Но вы дали мне слово, что принцесса будет свободна, этого достаточно.

– Что мы должны думать об этой тайне? – спросил король герцога Неверского.

– Что его наваррское величество лишилось разума вместе с осторожностью, – отвечал герцог. – Я настолько пользуюсь доверием королевы Екатерины Медичи, что могу утверждать, не колеблясь, что не существует никакой принцессы!

– Вы уверены в этом, кузен?

– Как в существовании вашего величества, как в присутствии этого Беарнского медведя.

– Вы доставили нам большое облегчение. Мы начинали уже опасаться, что каким-нибудь образом скомпрометированы.

В это время Беарнец разговаривал со своим спутнииком.

– Ты будешь командовать этим конвоем, Росни, – прошептал он, – и ты скажешь принцу Конде, что…

– Я не оставлю вашего величества ни для принца ни для принцессы, – прервал его Росни.

– Как так?

– Не бросайте на меня сердитых взглядов, государь. Я могу при случае быть так же упрям, как и ваше величество.

– Так оставайся со мной, мой верный друг, – сказал Бурбон, пожимая руку своего советника, – пусть наши недавние ссоры будут забыты. Я тебя прощаю.

– Когда ваше величество получит свое собственное помилование, будет время распространить его и на меня, – сурово отвечал Росни.

– Шевалье Кричтон, – сказал Бурбон, неохотно отворачиваясь от своего советника, – вы хотели бы конвоировать принцессу Конде к ее брату?

От этого предложения лицо шотландца покрылось краской.

– Ваше величество уже назначили меня начальником вашей свиты, – отвечал он с неестественным спокойствием. – Я не могу исполнять сразу две должности.

– А мы не можем не согласиться с вами, – сказал Генрих одобрительным тоном. – Брат мой, – продолжал он, обращаясь к Беарнцу, – если вы найдете принцессу, то мы берем на себя задачу найти конвой.

– Отлично! – вскричал король Наваррский. – Моя задача будет скоро решена. Смотрите! – прибавил он, указывая на королевскую галерею.

– Смотреть? На кого?.. Не хотите ли вы сказать…

– В царице турнира, прекрасной Эклермонде, ваше величество видит сестру Генриха Конде, мою кузину, вашу кузину.

– Смерть и проклятие! Вы бредите, брат мой. Эклермонда – принцесса Конде? Может ли это быть? Вы, конечно, не ожидаете, что в таком деле мы можем поверить одному вашему слову, не требуя доказательств?

– У меня есть доказательства, государь. Доказательства, которые не оставят ни малейшего сомнения у вашего величества.

– Давайте их, брат мой! Давайте! – вскричал Генрих Ш, дрожа от волнения.

– Прикажите вызвать сюда Флорана Кретьена, проповедника реформаторской религии и наставника принцессы Конде. Он владеет этими доказательствами.

– А! Вы думаете, что мы более поверим этому еретику, чем словам нашей матери? – вскричал в раздражении Генрих III. – Пусть он остерегается приближаться к нам. На Гревской площади есть топор, на Пре-о-Клерк костер, а на Монфоконе – виселица. Мы предоставляем ему выбор, это единственная милость, которой может ждать от нас этот неверный еретик, этот гугенот.

– Я согласен разделить его участь, если он не представит доказательств, – отвечал Бурбон. – Велите привести его.

– Пусть будет так, – сказал Генрих III, словно внезапно решившись на что-то.

– Ваша стража должна искать его в подземельях Лувра, – произнес Кричтон. – Он пленник.

– Пленник? – повторил, вздрогнув, Бурбон.

– Пленник! – весело отозвался Генрих.

– Он в руках Екатерины Медичи, – продолжал Кричтон.

– А документы? – поспешно спросил король Наваррский.

– Также в руках ее величества, королевы-матери.

– Проклятие! – вскричал Бурбон.

– Слава Богу! – вскричал Генрих III.

– Флоран Кретьен осужден на сожжение, – продолжал шотландец.

– Простите ли вы теперь самого себя, государь? – спросил вполголоса Росни.

– Прочь! – вскричал Генрих Наваррский, в бешенстве топнув ногой о землю. – Ventre-saint-gris! Как раз время упрекать!

– Ваше величество, – продолжал он, обращаясь к Генриху III, – я уверен, что вы отмените это несправедливое решение. Кретьен не виновен ни в чем.

– Исключая ересь, брат мой, а это самая ненавистная и непростительная вина в наших глазах, – отвечал Генрих III. – Наша мать действовала сообразно нашим желаниям и в интересах истинной веры, осуждая этого гугенотского проповедника искупить смертью свои преступления против Неба, и, если необходимо наше подтверждение, мы дадим его немедленно.