Джон Норвич - История Византийской империи. От основания Константинополя до крушения государства

Юлиан быстро учился. Именно он, а не его осторожные военачальники, провел летом 356 года стремительный марш-бросок от Вены до Кёльна и вернул империи этот город. В следующем году под Страсбургом 13 000 его легионеров разбили тридцатитысячную армию франков, оставив на поле 6000 мертвых врагов и потеряв при этом всего 247 человек. За этой победой последовали и другие, и к концу десятилетия правление императора было восстановлено вдоль всех границ. А на Востоке, куда после краткого визита в Рим уже давно вернулся Констанций, ситуация была гораздо менее благоприятной. В 359 году император получил от персидского царя послание:

Шапур [10] Шапур II (309–379) – царь Персидской державы Сасанидов. , царь царей, брат Солнца и Луны, шлет приветствие…

Ваши писатели – свидетели того, что вся территория между рекой Стримон и границами Македонии некогда принадлежала моим праотцам; но поскольку я нахожу удовольствие в умеренности, я буду удовлетворен, получив Месопотамию и Армению, которые обманом отняли у моего деда. Я предупреждаю вас: если мой посланник возвратится ни с чем, я пойду на вас войной со всеми своими армиями, как только настанет конец зимы.

Констанций осознавал, что столкнулся с самой трудной задачей своего правления, и в январе 360 года отправил трибуна в Париж, потребовав прислать огромные подкрепления. Юлиан оказался перед перспективой одним махом лишиться доброй половины своей армии; более того, ранее он обещал своим галльским отрядам, что их никогда не пошлют на Восток. Они, со своей стороны, знали, что если отправятся туда, то никогда больше не увидят свои семьи, которые останутся без средств к существованию и превратятся в легкую добычу для варваров, вновь во множестве вторгшихся на территорию империи.

Мы никогда не узнаем наверняка, что именно произошло в ставке Юлиана в Париже в те роковые дни. По его словам, он был решительно настроен подчиниться приказам императора, какими бы нежеланными они ни были лично для него; однако легионеры и слышать об этом не желали. Вскоре он понял, что столкнется с открытым мятежом. И даже тогда – он призывал в свидетели тому всех богов – он понятия не имел, что на уме у его солдат. Собираются ли они объявить его новым августом или разорвать на куски? Вскоре к нему пришел дрожащий управляющий и сообщил, что на дворец идет армия. Юлиан писал:

Затем, глядя в окно, я молился Зевсу. Когда шум и крики донеслись до дворца, я молил его послать мне какой-нибудь знак; и он послал его, приказав подчиниться воле армии. И даже тогда я сопротивлялся так долго, как только мог, отказываясь принять и приветственные возгласы, и диадему. Поскольку я не мог контролировать такое количество людей в одиночку, а боги, по чьей воле это случилось, ослабили мою решимость, примерно на третий час кто-то из солдат протянул мне золотую цепь, и я надел ее на голову и вернулся во дворец.

Не слишком ли долго противился Юлиан? Четыре с половиной года, проведенные в Галлии, придали ему мужества, уверенности и, возможно, честолюбия. К тому времени он, похоже, тоже уверовал в свое божественное предназначение: восстановить в империи прежнюю религию; и как только он получил «знак от Зевса», он, скорее всего, не так уж неохотно принял императорскую диадему. Единственной трудностью было то, что никакой диадемы не существовало. Аммиан Марцеллин, один из телохранителей императора и свидетель тех событий, пишет, что солдаты сначала предложили короновать Юлиана ожерельем его жены, потом налобником из конской упряжи, но он отказался и от первого, и от второго. Наконец один из солдат снял с шеи толстую золотую цепь и возложил ее на голову императора. Выбор был сделан, дороги назад не было.

Юлиан не спешил выступать на Восток. Сначала он должен был сообщить двоюродному брату о произошедшем и предложить как-то договориться между собой. Его гонцы застали Констанция в Цезарее в Каппадокии. Получив послание, Констанций впал в такую ярость, что гонцы испугались за свою жизнь. Будучи тогда связанным проблемами на Востоке, в открытую он мог лишь послать Юлиану строгое предупреждение; втайне же он стал подстрекать племена варваров к возобновлению наступления вдоль Рейна. Лишь четыре года спустя, воспользовавшись временным затишьем в персидской кампании, Констанций смог подготовить полномасштабную атаку на своего кузена. Юлиан пребывал в глубокой неуверенности по поводу того, как лучше отреагировать: встретить Констанция на полпути, обеспечив по возможности лояльность размещенных вдоль Дуная войск, или дождаться его в Галлии, на своей земле, где он мог быть уверен в своей армии. Рассказывают, что боги вновь послали ему знак. Сделав остановку для ритуального жертвоприношения быка богине войны Беллоне, он собрал армию под Веной и выступил на Восток. Он дошел только до Наиса (город Ниш в нынешней Сербии), когда прибыли гонцы из столицы с сообщением, что Констанций умер, а многочисленная армия на Востоке уже провозгласила Юлиана императором. Похоже, в Тарсусе у Констанция началась лихорадка, и 3 ноября 361 года он умер в возрасте 44 лет.

Юлиан, не выказав ни облегчения, ни ликования, поспешил в Константинополь. Когда тело его предшественника привезли в столицу, он оделся в глубокий траур, приказал сделать то же самое всему городу и стоял на пристани, наблюдая за тем, как гроб выгружают с корабля. Позже он возглавил похоронную процессию в церковь Святых Апостолов и без зазрения совести плакал, пока хоронили убийцу его отца. Только после окончания церемонии он принял атрибуты императорской власти. Больше он ни разу не входил в христианскую церковь.

После восшествия Юлиана на престол всем в Константинополе очень быстро стало ясно, что новый режим будет разительно отличаться от прежнего. Был назначен военный трибунал для расследования злоупотреблений некоторых министров и советников Констанция. Нескольких из них приговорили к смерти, двоих из этих приговоренных приказали похоронить заживо. В императорском дворце новые порядки были еще более заметны: тысячи людей были уволены без долгих рассуждений и компенсации; император оставил лишь самый необходимый персонал, который требовался ему для собственных нужд. Он был одиноким холостяком (его жена Елена к тому времени умерла) и вел аскетичный образ жизни; еда и вино интересовали его мало, а бытовые удобства вовсе были не важны. Такие же радикальные реформы прошли в правительстве и администрации и были главным образом направлены на возвращение прежних республиканских традиций.

Однако подобные меры мог бы принять любой сильный правитель. Уникальным Юлиана делает его убежденная преданность язычеству. В годы, проведенные в звании цезаря, он был вынужден на словах поддерживать христианскую веру, но, едва узнав о смерти Констанция, он больше не притворялся. Именно как открыто признающий себя язычником император, Юлиан взялся за составление законов, которые, по его убеждению, окончательно уничтожат христианство и вернут почитание античных богов во всей Римской империи. Он полагал, что преследовать христиан не придется, так как мученики, похоже, всегда оказывали тонизирующий эффект на христианскую церковь. Первое, что следовало сделать, – отменить законы, по которым были закрыты языческие храмы. После этого объявили амнистию для тех ортодоксальных священнослужителей, которых отправило в ссылку проарианское правительство Констанция. Ортодоксы и ариане вскоре вновь вцепились друг другу в горло, ибо, как заметил Аммиан Марцеллин, «по опыту известно, что ни один дикий зверь не бывает столь враждебен по отношению к человеку, как большинство христианских сект по отношению друг к другу». После этого вопросом времени было бы осознание христианами ошибочности своих взглядов.