Наталья Готовцева - Непряха

– Клич до меня Сахатого. Как слезу с коня, пусть подойдет, – призвал есаула Кудеяр.

Тот нехотя развернул своего скакуна, воротился в хвост обоза – вострый промысловик был назначен на замыкающей телеге наблюдателем.

– Саха, Кудеяр кличет на беседу. Велел, как сойдет, чтоб ты подошел к нему, – сказал и, не дождавшись отклика, стеганул коня, ускакал обратно.

Есаул Фрол Удатный сторонился сурового охотника, сколь бы ни был лих, но, как юнец, робел под острым взглядом Айана: зыркнет из-под скошенных век, как сквозь прожжет. А тут еще нож поблескивает в руке. Скуластое лицо Айана с гладким невысоким лбом забронзовело за лето на ярком солнце, оттого более резко выделяло его среди кудеяровцев, несмотря на небольшой рост охотника. Глядел он завсегда открыто, с достоинством, ведь он вольный человек, как и казаки. Помыкать собой не давал, не служивый, держался со всеми на равных. На призыв атамана откликнулся неспешно, вложил нож в ножны, убрал в торбу деревянную заготовку под новую коробку для хранения хомуса. Старая уже не годилась, треснула, да так, что не поправишь. Резво соскочил с телеги, двинулся в голову поезда бесшумно, но быстро. Присел рядком с атаманом на упавшее вдоль тропы дерево. Распряженный скифский конь главаря щипал траву недалече, тряся золотисто-рыжей гривой, при этом серебряные бляхи и колечки на болтающейся уздечке стройно позвякивали.

– Звал, Кудеяр?

– Да, охотник. Разговор есть. Все хочу расспросить: как далече ты ходил, пока не прибился ко мне? – Кудеяр жевал ягоды, зачерпывая пригоршнями из туеса и пытливо глядел на Айана.

Айан насторожился, но не показал виду, блеснул черными глазами на Тихонкова, разглядел одно любопытство. Было время, чтоб изучить повадки нуучча – ныне охотнику несложно по их очам определять, что те замышляют или чувствуют. Цвет их глаз менялся от радостного иссиня-белого до яростного темно-синего.

– Что тебе моя баклага? Тебе отвар не нужен, не хворый.

– Сахатый…

– Саха, – перебил его Айан.

– Саха, значится, Саха, – ухмыльнулся атаман. – Занятный ты. Смотри-ка, унюхал, что меня манит. Баклага у тебя шибко богата. Ты не ушкуйник, не тать, скрытничать тебе незачем, вот и расскажи, как она к тебе попала. Если ты со мной открыт, и я тебе поясню свой интерес.

– Эта симиир ихит еще дедова, а серебряный набалдашник отец вырезал. Символы здесь говорят, это не просто рисунок. Оберег мой. Не отдам, – охотник улыбнулся по-детски лукаво.

– А мне и не надо, своя есть, – атаман отложил туес, снял с пояса баклагу, встряхнул и сделал глоток. Прополоскав рот, сплюнул.

– Ты вот что разъясни: откуда металл в ваших краях? Кто завозит, с кем торгуете? На мех меняете? – глаза Кудеяра выражали неявный интерес.

Айан принял это за пустое любопытство и не смекнул, что совершает роковую ошибку: начистоту выложил, где да что, да как добывают, как обрабатывают, рассказал, что юшманы – доспехи воинов саха легче, виданных здесь. И думая, что заявляет свою полную независимость, вынул увесистый кожаный мешочек и явил желтый песок с небольшими самородками. Тихонков аж языком зацокал, весел стал, в глазах блеснули искорки: тебя ко мне сам диавол послал!

– Что за погоня, атаман, и по что всех вящих собираешь, окромя мя? Как мальчонку, гонишь? – сотник Заворуй крепил ремень на кистень атамана и бил так отчаянно, что ручка вот-вот лопнет. Кудеяр вырвал у него рукоять и ловко, слегка повернув кисть, стукнул булавой по колену Заворуя, тот заскрипел зубами.

– Слушай сюда, – зашипел Тихонков, – тебе сказано – действуй! Уведешь обозы со своими казаками до топи, удатниковских приставляю тож к тебе до поры до времени. На подходах к топям вас встретят, укажут тропу. Встанешь городком до лета. И чтоб тихо сидели, не забалуйте мне там! Головой ответишь. Услыхал? Или еще раз растолковать? – скалился Кудеяр, оглаживая золотые бороздки на булаве.

Сотник отступил, но атаман завернул руку за спину и сунул кистень за пояс.

– Да кто ж встретит? – буркнул сотник, уже не смея поднять глаз.

– Кто, кто… Дед Пыхто.

Ни с того ни с сего атаман, после того как долго толковал о чем-то с охотником, велел лагерем разбиваться, раскладывать костры. Встали на короткий привал, а вышло, что на ночлег. Созвал сбор и объявил, что обозы далее на зимний постой вести будет Заворуй, остальным разделить по-честному добычу, распустить казаков до весны – пусть вертаются служить близ границ или зимовать кто куда. Часть избранных малым отрядом с самим Кудеяром во главе пойдут на Москву. Мужики разошлись по своим обозам, а Заворую велено было остаться для наказа. А выбор оставаться ему с обозом выпал из-за Дуньки. Заворуй, похрамывая, вышел из шатра, поковылял было к своему обозу, но Кудеяр окликнул:

– Ты с Айянкой в ладах. Скажи мне, пошто он меня каким-то Чуумпу честит?

– На его тарабарском что неголословный ты.

«Здесь этот шайтан почти точно определил, молчание – мой оберег», – нахмурившись, заметил про себя Кудеяр и отпустил сотника.

– Ступай, распорядись по обозу, а опосля разрешаю малость попировать на посошок.

Сотник, прихрамывая, доковылял до постоя.

– А ну слазь! Неси зелий, – Заворуй завалил свое грузное могучее тело на подводу и двинул кулаком в спину спящую брюхатую девку.

Та сползла с воза, оправила сарафан и, натягивая опашень [6] Опашень – старинная женская верхняя летняя одежда. , проворчала:

– Ты чаво сердит так? – потом запричитала и начала стягивать с Заворуя сапог. – Ой, чаво это? Стряслось что? Дай гляну.

– Не шуми ты. Велено на снег садиться [7] На снег садиться – зимовать. , людей городком ставить. К Бабуне отсылает, к ведьме старой. Застрянем теперича на топях, – приглушенно бася и тяжко вздыхая, он закатал штанину.

Ушибленное колено опухло, начало багроветь.

– А так я рожоха, – радостно, как новость, объявила Дуня.

Заворуй ворчал, но на жену стал поглядывать ласковее.

– Нам с тобой к лучшему. Ты, Воруюшка, не серчай, все сладится. Кабы так не нать, чаво бы отсылал? – она взяла крынку с медом. – Подставляй ладоши.

– Чо эт в ладоши, лей в чашу, – удивился Заворуй.

– Вот дурень, – Дуня улыбнулась. – Рану оботри. Пойду Аянку враз приведу, он живо тебя починит, – огладила выступающее брюхо, перекрестилась на свои мысли, засеменила к мужикам у костров.

Кудеяр, оставшись один, начал обдумывать дальнейшие действия: «Сахатый, Саха не скумекает, зачем я ему расспрос учинил. Проглотил, что интерес мой ремесленный – из металла узоры ваять. Походы уже де надоели, и хочу я осесть. На Москве открою кузню искусную. Народ там охоч до затейностей, вот и удумал себе такое занятие. Он нас за разбойный да за темный люд держит, приглядывается еще. На набеги не ходит, не это его интерес, равнодушен Саха к поживе. Корысти в нем совсем нема. А что я пойду за добычей глубоко на восток, даже не попустит до мысли. Да и что он мне? Не препятствие. Ну и мертвое царство! Вот, значит, какое несметное добро стережет басурманское божество Эрлэн-хан. Охотника задача – провести меня в тридевятое царство-государство к золотым россыпям. А как подвигнуть его на это – скумекаю, а там и с ним порешим. За Каменный пояс ходить не впервой, мои казаки – люд выносливый, тепелый, – думы его крыльями к небу, к яркому солнцу затрепетали, чуял ведь завсегда, что судьба одарит случаем. – Сибирских купцов обойти дельно выйдет. Эти чалдоны захапывают Сибирь, крепко засели, обрастают корнями, но на Мертвую реку ведь не ходят. Их Кучум да Ахмед-Гирей не чествуют. А я с ними общий язык наладил, подсобят. А как братца вестью обрадую! Даст, даст добро, снабдит поход – это ж свой металл, золото свое! Удачу ухватить и держать крепко, чтоб ни одна собака не пронюхала. Какая партия! Ох, и великое дело наклевывается, ажно дух захватывает», – волновался Кудеяр. Выпив квасу и немного успокоившись, достал из сундука бумагу, распрямил лист на колене, начертал что-то, свернул и запечатал.