Наталья Готовцева - Непряха

Сентябрьская луна висела высоко, светила ярко и весело. Айан сидел под раскидистой елью у костра, перетирал густое варево – готовил на утро припарку для колена Заворуя. Стан уже спал, храп да сонная хмельная невнятица время от времени нарушали тишину. Тут вострый слух Айана поймал еле различимый звук шуршащих шагов, охотник насторожился: кому понадобилось красться? Аккуратно отложил чашу, чтоб не брякнула, по-кошачьи прыгнул за дерево, чуток раздвинул густые лапы, пригляделся – темная тень, выбирая неосвещенные места, быстро крадясь, передвигалась прочь от лагеря. Айан двинул следом. Человек, дойдя до развилки двух троп, нагнулся к копытам привязанного коня и обмотал их тряпицами. Потом разогнулся, ловко вскочил в седло, оглядываясь повертелся на месте, стеганул по крупу и ускакал прочь. Кто-то тайно покинул лагерь. Наблюдательный охотник, несмотря на кромешную тьму, узнал во всаднике Фрола Удатного: не тяжко было определить, выдал себя повадками. Айан вернулся в лагерь, пошел было будить Заворуя – упредить, посоветоваться: а вдруг худое замышляется. Фрол всегда вызывал у Айана смятение – склизкий какой-то, от такого лукавого подлости и подвоха только и ждешь. Но тут завидел, что в шатре Чуумпу Кудеяра горит свеча, огромная грозная тень атамана падала на стенки. Не почивает, ходит взад-вперед, оглаживая лапищей бороду.

«Да ведь и Фрол крался со стороны шатра, знать, вот чей тайный посланец», – догадался охотник и рассудил погодить. Поспешные выводы могут быть неверными, лучше дождаться дальнейшего развития событий. Повернул обратно к огню, подкинул малость хвороста, поднял чашу, накрыл варево тряпицей, сверху прижал камнем – до утра даст сок, для припарки хватит. Сам расположился рядом с костром, подстелил под себя оленью шкуру, накрылся мешковиной: ночи уже стояли студеные. Тут же заснул.

С утра, кто до болот на зимовку, оживленно собирались в путь, прощались с теми, кому выпало возвращаться на службу. Порешили, что в дорогу лучше плотно отобедать, а на заутреню перехватить скудный провиант на ходу – сухую корку да портошное молоко, разбавленное водой, и то довольно. Опушка, где стоял лагерь, была почти вся усыпана золотой листвой, местами горела багряными листьями кленов. Солнышко еще теплое – греет, но не обжигает. Мошка да комары сошли, не досаждают, можно и на травке поваляться. Краски осени мерцали разноцветьем, даря взорам путников лепость и безмятежность, вызывавшие желание напевать. И мелодичное женское многоголосье не заставило себя ждать. Как же затейно звучат бабьи голоса, душе отрада – песнь льется, будто плетутся нежные кружева.

Баб в обозе было мало, из молодух да замужних только заворуйская Дунька. Остальные бабы из челяди, отбитые или захваченные из приграничных ограбленных поселений. Держались в атаманском отряде кто для стирки, кто для штопки или выделки шкур, в общем и целом, для обихода немудрящего походного быта казаков. Они другой жизни-то и не знали, с малых лет в полоне: то у турков, а то и у своих. Им была только в радость весть, что походов до лета более не будет. Оттого все находились в добром, шутливом настроении. Мужики подтрунивали над самой старшей женщиной. Смеясь, отталкивая друг друга, вышагивали пред ней гоголем.

– А ну-ка, Митрофановна, кого из нас в женихи берешь?

– Бери казака с Дону – проживешь без урону! – реготали, пытаясь ущипнуть.

Митрофановна отмахивалась.

– Вам бы, дурням, токмо венцом грех прикрыть. А я уж была под венцом, и дело с концом. Вы ж ни в Бога, ни в черта не веруете, одной мамоне поклоняетесь. Тьфу на вас, оглашенные, очи б мои не видели, – сплюнула, перекрестилась и добавила удивительное. – Из вас всех токмо один мужик.

Казаки подбоченились, уставились, гадая, про кого это она.

– Аянка Сахатый! Вот всем бы такого добытчика, повезет же какой-то девке! Одна досада, что басурманин.

Казаки хором прыснули, а один, молодой, лопоухий, улыбаясь во весь рот, выдал:

– Ой, бабоньки, кто с басурманами срамится, тот не на небо попадает, а прямо черту в гузно!

– Ай, ты, безбожник полоумный, срамник, видать, уж побывал там! Вишь, бабоньки, еле его из чертова гузна за уши вытянули!

Тут уж все перегнулись пополам со смеху, хватаясь за животы, и лопоухий с ними, не разобиделся.

Айана бабы привечали, помогал он им много. Шустрый да умелый. По нраву пришелся им немногословный молодой охотник с добрыми глазами, это он с мужиками суров, а средь них масленый. Лес ему как дом родной, ничего не страшится. Диву даешься: поговаривают, что он своим ходом шел с востока из-за дальних гор, перемахнул через Каменный пояс и в Диком поле присоседился, выучился говорить по-русски быстро да справно. Это в Стыдном городке сказывали, что с женами казаков, которые турчанки, болтал на их языке. То ли сродичи, то ли бывал в тех местах, откедова родом черноокие казачки. Они-то его и поднатаскали. Обозные бабы поначалу сторонились: бес его знает, к пришлому завсегда опаска, а теперь расставаться с ним печально, на зимовье с ним жилось бы сподручнее да легче. Бабы на прощанье даже всплакнули: даст Бог, милок, свидимся.

Охотник помогал уложиться Дуньке, а сам все поглядывал на атаманский шатер, не воротится ли Фрол. С зорьки караулил. И тут Кудеяр выглянул, кликнул пацаненка – сирота прибился к ним летом, смышленый мальчонка, его Дунька приветила, жалостливая больно. Атаман дал ему задание срочно сыскать якобы пропавшего куда-то Удатного. Айан затянул большой баул узлом, поднял с травы, уложил в подводу. Заглянул за телегу, там на травке в тенечке пристроилась заворуйская подруга.

– Дуняша, отойду. Принести тебе киселя? – Айан махнул в сторону костра, будто попить да перекусить собрался.

Девка смешно пыхтела, надувала раскрасневшиеся щеки, морщила белый лобик – усердно мяла в ступке корешки да травы, училась по подсказке Айана делать настойку от всех хворей. Рыжие прядки выбивались из-под платка. Дунька оправляет их и дальше мнет, приговаривая: «Колдуй, баба, колдуй, дед, колдуй, серенький медведь». Дите еще совсем.

– Шагай, опосля я сама к бабам пойду.

– Ты б шкурку под себя подложила, земля к зиме соки в себя собирает, побереглась бы.

Отмахнулась, не поднимая головы.

– Припекает же, и так сопрела.

Айан чуток для вида повертелся у котлов, шмыгнул в рощу, куда двинул по указке баб мальчонка, и, не показываясь, стал наблюдать. Оказалось, есаул спал в том же месте, откуда скрылся ночью, только конь стоял на высоких тонких ногах уже без тряпиц. Пацаненок потрепал боязливо спящего за плечо.

– Дяденька Флол, а дяденька Флол, плосыпайся, атаман послал за тобой, велел слочно сыскать, – ойкнув, шарахнулся – завидел, что есаул, резко встрепенувшись, рванул рукой к ножнам на поясе.