Синтия Хэррод-Иглз - Темная роза

– Расскажите мне о Морлэнде, – попросила она, – как идут у вас дела? Я почти ничего о вас не слышала.

– Урожай был плохой, – сразу отозвался Эмиас, – но это-то ты знаешь. Говорят, по всей стране неурожай.

– Да, это верно. Дождей почти не было, – подтвердила Нанетта.

– Рожь вроде уродилась, – сказал Пол, – но на ячмень действительно неурожай. Хорошо, что мы посадили пшеницу. Обычно в Шоузе неплохой урожай пшеницы, а в этом году на севере, где они всегда сеют пшеницу, просто голод.

– Но ведь с овцами дело вроде обстоит неплохо? – с тревогой спросила Нанетта. Должно же быть что-то приятное в жизни!

– Да, у овец неплохой приплод, – начал Пол, но Эмиас, продолжая нагнетать уныние, прервал его:

– А шерсти все равно меньше, чем обычно, погода была слишком плохой. При фиксированных ценах на шерсть прибыли от продажи почти нет.

– Но ведь цены на ткани растут, – заметил Пол, – мы едва успеваем удовлетворять заказы. Мы продали в этом году почти в два раза больше тонкого сукна. Мне вообще кажется, что нет смысла продавать шерсть – лучше перерабатывать ее в сукно.

– Морлэндцы всегда были торговцами шерстью, – напомнил Эмиас, – такова традиция. И я бы хотел умереть как «мастер Шерсть», как мой дед и прадед. Торговля шерстью – древнее и почтенное ремесло.

– Ты хочешь сказать, что, раз торговля тканями – дело новое, то и позорное? – спросил Пол, улыбнувшись, чтобы смягчить укол. – Когда-нибудь, Эмиас, ты поймешь, что не все новые вещи плохи и не все старые хороши. Но пока нам ничего другого не остается, трудно произвести ткани больше, так как фабрика не работает. Ты и представить себе не можешь, девочка, сколько времени уходит у моих факторов, пока они развезут шерсть по прядильщицам, потом по ткачам! Все дороги забиты телегами, нагруженными морлэндской шерстью, которую возят взад и вперед!

– А разве новое колесо еще не готово? – спросила Нанетта.

Пол покачал головой:

– Пока нет, но мы надеемся, к марту его сделают. Пока мы установили рядом с мельницей малое колесо, но все равно чаще всего приходится валять сукно вручную. Это не дешевая вещь, потеря колеса.

– Гораздо более дорогая, чем ты можешь себе представить, – пробормотал Эмиас, и Нанетта посмотрела на него с жалостью и одновременно со злостью: хотя свалившаяся на него беда была велика, но Эмиасу всегда удавалось своими словами или действиями превратить жалость к себе в какое-то иное чувство.

– Завтра, если ты захочешь прокатиться, ты можешь поехать с нами и посмотреть, как идут работы по восстановлению мельницы – предложил Пол. – Эмиас, на чем может поехать Нанетта?

– На моем Соколе, если захочет. Я не поеду. Завтра праздник, так что я посижу в тепле. Я рад, что ты приехала, кузина. Отец никогда так не согревает дом, как к твоему приезду – он считает, что придворные дамы особенно чувствительны к холоду, в отличие от нас.

Нанетта рассмеялась, обрадовавшись, что у Эмиаса прорезалось чувство юмора, а Пол сказал:

– Не хочешь ли ты посмотреть на новый гобелен, который я заказал? Его еще не повесили, и я как раз хотел узнать твое мнение, где бы его лучше разместить. Он в кладовой в коридоре – пойдем?

Хотя Нанетта поняла, что это, скорее всего, просто предлог, чтобы поговорить с ней наедине, она сразу встала. Пол приказал двум слугам нести впереди жаровню, а Нанетта подобрала Аякса и пошла следом. Процессию заключал Александр, а Эмиас остался нежиться у огня.

Слуги поставили жаровню на пол в кладовой, и Пол сделал им знак подождать в коридоре, а сам провел Нанетту к гобелену, натянутому на раму. Падавшего из окошка света как раз хватало на то, чтобы рассмотреть его.

– Ах, дядя, он великолепен! – воскликнула Нанетта. – Вам гобелен, наверно, стоил безумных денег! Он ничем не хуже дворцовых, только поменьше.

– Но он и сделан на небольшую стену, – как бы невзначай заметил Пол.

Нанетта пристально посмотрела на него.

– Так вы уже решили, куда его повесить? – поинтересовалась она.

Пол не отвечал, и тут она сама начала понимать, приглядевшись к изображению. На зеленом пригорке, усыпанном цветами, сидела дева в серебристо-голубом одеянии, с длинными черными неприкрытыми волосами – очевидно, девственница. В одной из ее длинных стройных рук было серебряное зеркало, и стоявший радом с ней, опершись на ее колени, единорог, с золотой цепью на шее, смотрелся в это зеркало. Другая ее рука лежала на его передних ногах, покоившихся на ее коленях. Фон был темно-красный и расшит цветами и птицами, а также разными зверюшками – лисами, белками, мышами и так далее, очень милыми и веселыми.

– Это для тебя, Нанетта, – проговорил Пол. – Я заказал его для тебя. Ты еще не догадалась? Он должен висеть в спальне, напротив кровати, чтобы это была первая вещь, которую ты увидишь, когда будешь просыпаться. Девушка – это ты, а единорог – это любовь. Тебе нравится?

– Прекрасный гобелен, гораздо лучше, чем я заслуживаю.

– Ничто не может быть слишком прекрасно для тебя. Нанетта, когда ты собираешься вернуться? Твоя госпожа должна была уже освободить тебя от клятвы, ведь теперь она коронована, у нее есть муж и ребенок. Ты сказала, что...

– Я помню, – ответила Нанетта почти сердито. Ей не хотелось сразу отказывать ему. – Она попросила меня остаться до рождения сына.

– Но когда? – спросил Пол. Его голос казался безжизненным.

– Ребенок должен родиться в августе. – Она повернулась к нему, и он схватил ее за руку и стал машинально поглаживать.

– Нанетта... – начал он с явным усилием, – Нанетта, ты ведь хочешь вернуться домой? Нет, подожди, не отвечай сразу – теперь я старик, и вот рука не действует. Конечно, вполне естественно, что ты не хочешь выйти за меня замуж. Но я хочу, чтобы ты знала, что здесь всегда будет твой дом, что бы ты ни думала обо мне.

– О, Пол! – беспомощно выдохнула Нанетта.

– Ты скажешь мне, если передумаешь? Я должен это знать!

– Ты вовсе не стар, – сказала она, стараясь, чтобы ее слова не прозвучали фальшиво. – А твоя рука – это ерунда. Только тебе, наверно, трудно с ней, но не другим.

– Я больше не могу играть, – продолжал он. – Ты помнишь, как я играл на лютне?

– Есть много других инструментов, ты мог бы научиться играть на арфе. При дворе, например, есть однорукий арфист. Не отчаивайся – жизнь еще не кончилась. Тебя отравляет твое горе, но ты не должен поддаваться ему.

– Но ты, Нанетта, что же ты все-таки решила?

– Я хочу вернуться, – ответила она, твердо глядя ему в глаза. – Я хочу выйти замуж и иметь своих малышей. И ты знаешь, что ты – единственный мужчина, за которого я могу выйти.

– Но разве это единственная причина, по которой ты вышла бы за меня? – тихо спросил он.

Она некоторое время смотрела на него, на его красивое лицо и широкие, не сутулящиеся плечи. Ей внезапно вспомнились король и Анна: «Как же я могу не любить его? – спросила как-то Анна. – Ведь он так добр ко мне». «Подумай, – сказала себе Нанетта, – как он любит тебя». Пол был единственным мужчиной, за которого она бы вышла замуж, но дело было не только в этом.