Синтия Хэррод-Иглз - Темная роза

Анна пожала плечами, встала и через несколько минут все пятеро уже шли к Уотергейту – лондонцы называли его Вратами Предателей, так как именно по воде в Тауэр прибывали пленники, – чтобы сесть на ожидавшую их баржу.

– Никогда не думала, что мне придется покинуть Тауэр еще раз, – тихо проговорила Анна. – Так приятно вдохнуть свежий воздух за пределами этих стен.

– Что же нужно архиепископу? – спросила Нанетта.

– Не архиепископу, а королю, – ответила Мэри.

– Томас знает, что я невиновна, – сказала Анна, – он написал королю, когда меня арестовали, что он обо мне самого лучшего мнения, мне сообщила это миссис Казенс. Возможно... возможно, у него есть план, как помочь мне.

Нанетта и Мэри переглянулись – какая может быть надежда? В этой ситуации следовало хвататься за любую соломинку. Остаток пути до Ламбета они проплыли молча. Это был прекрасный вечер, теплый и свежий, солнце в золотых лучах садилось впереди них, так что фигура охранника на борту казалась вырезанной из черной бумаги на золотом фоне. Оба берега были покрыты цветами, и из зарослей тростника то и дело выплывали утки. Там, где солнце отражалось от воды, клубились облака пляшущей мошкары, и туда-сюда мелькали над водой ласточки, наполняя воздух своим писком, а чуть дальше слышалось вечернее карканье грачей, вьющих в вязах гнезда.

Нанетта видела, как жадно впитывает королева окружающий пейзаж – так страшно покидать этот цветущий мир, и еще ужаснее – в мае, когда всюду начинала бурлить жизнь. Когда они достигли Ламбета, уже совсем стемнело, и Нанетта радовалась этому – было бы жестоко возвращаться в Тауэр через этот сверкающий мир.

Их провели в потайное место, где их ожидал архиепископ. Анна упала на колени, и поцеловала его кольцо. Он суетливо поднял ее, некоторое время просто смотрел на нее полными слез глазами. Кранмер, в отличие от Кингстона, не прятал свои чувства под непроницаемой маской, он любил Анну и был ее исповедником, когда она еще жила в семье. Ныне священнику предстояло выполнить печальный долг, который предписывал ему закон, хотя втайне он был уверен в ее невиновности.

– Дитя мое, король приказал мне выслушать твое признание относительно выдвинутых против тебя обвинений, – начал он.

Анна слегка склонила голову набок:

– Он надеется, что я признаюсь в преступлении и тем облегчу его совесть? Но как же он может узнать о моих признаниях, Томас? Неужели он считает, что вы сообщите ему? – Кранмер явно чувствовал себя неловко. – Если это так, – мягко улыбнулась она, – он знает Томаса хуже, чем я. Разве вы не напомнили ему, что не можете нарушить тайну исповеди, Томас?

– Разумеется, ваша светлость, я сказал это королю.

– А он приказал в любом случае выслушать меня?

– Я пояснил, что это, может быть, даст вам облегчение, – объяснил архиепископ.

– Вы правы, – ответила Анна, – и я охотно исповедуюсь вам, мне нечего страшиться.

– Ваша светлость, – произнес Кранмер, затем сделал паузу и беспокойно огляделся вокруг, прежде чем продолжить. – Ваша светлость, я думаю, что мог бы спасти вас. У меня есть план – если только вы захотите выслушать его.

Даже в полутьме комнаты Нанетта увидела, как побледнела Анна. Ей предлагали жизнь – в такой момент!

– Продолжайте.

– Ваша светлость, если бы можно было доказать, что вы и король никогда не были женаты – по каноническому праву, для вашего союза были два препятствия: ваша помолвка с лордом Нортумберлендом и связь короля с вашей сестрой.

– Если бы я никогда не была замужем... – задумчиво проговорила Анна.

– То вы остались бы только маркизой Пембрук, и тогда ваша предполагаемая связь с этими джентльменами не могла бы рассматриваться как адюльтер, а в этом случае нет и оснований для измены.

– Понятно. И вы полагаете, что король согласится с этим?

Томас покачал головой:

– Не знаю, ваша светлость. Но по закону в этом случае вас должны отпустить, так как нет состава преступления. Если бы вы поклялись, что ваш брак был незаконным...

– И тогда Елизавета будет объявлена незаконнорожденной? – спросила Анна, поняв последствия этого.

– Она будет объявлена ею в любом случае, ваша светлость.

Анна кивнула.

– Тогда меня отправят в ссылку, как вы полагаете?

– Возможно, вам придется поселиться в монастыре, но там вы были бы в безопасности.

– Хорошо, Томас, я согласна. Готовы ли у вас бумаги? Тогда я подпишу их. Я не так горда, как Екатерина. Я молода и люблю жизнь. Если я смогу выехать за границу вместе с Елизаветой, я буду рада.

На обратном пути в Тауэр она была почти весела:

– Я знаю в Антверпене один монастырь, я могу поехать туда и жить там спокойно с моей дочерью. Я так устала, думаю, что никогда больше мне не захочется оказаться при дворе. С меня достаточно простой жизни – сельских наслаждений, как говорит Том, и того, что я буду следить за взрослением моей дочери. Надеюсь, ее судьба сложится счастливей, чем у матери. Может быть, Том тоже присоединится к нам, как ты думаешь, Мэри?

– Мадам, – с сомнением произнесла Мэри, и Анна рассмеялась.

– Ты так осторожна, моя дорогая! Ну что же, пусть нет. Но ведь вы же поедете со мной? Или ссылка – это слишком много для подруги?

– О, мадам, как вы можете так думать? Я никогда не расстанусь с вами, – заверила ее Мэри, почти рыдая, – до конца моей жизни, я никогда не оставлю вас.

Анна посмотрела на четырех любящих ее женщин и улыбнулась:

– Король позволит мне уехать. Он не хочет моей крови. Никогда раньше не казнили королеву Англии – это слишком ужасно. Люди на улицах уже возмущаются тем, что меня осудили несправедливо. Нет, он разрешит мне уехать.

Но утром семнадцатого мая Кингстон принес весть о том, что жертва Анны оказалась напрасна – ее брак с королем был аннулирован, она более не считалась королевой и никогда ею не была. И все же ей придется умереть за преступление, которое она не совершала. И что еще хуже, та же участь постигнет и четверых мужчин. Услышав это, Анна лишилась последней надежды. Кингстон ушел, а она рухнула на пол и плакала, пока глаза ее не иссохли.

Наступил еще один прекрасный майский день, И утонул в сумерках. Последние солнечные лучи гасли за окошком, и в черной бархатной глубине неба начали проступать звезды. Анна сидела перед окном, смотря на единственный доступный ее взгляду краешек неба, пока солнце не скрылось; и только тогда разрешила женщинам зажечь лампы. Это был ее последний закат – завтра наступало девятнадцатое мая, и утром она должна умереть.

Кроме четырех женщин, с Анной в комнате находился тюремный священник Мэтью Паркер, который должен был остаться с ней вплоть до эшафота. Ему не будет позволено подняться на эшафот, так как она не признала своей вины, но Кингстон, по своей доброте, добился его присутствия в камере, а также принес в маленькую переднюю просфоры, так что у Паркера будет занятие до утра. Он, как и Анна, не уснет всю ночь.